Увидев под ногами белое прямоугольное пятно, Тарег запнулся.
На камне трепался, зацепившись за кустик верблюжьей колючки, лист бумаги.
Пихнув остатки сыра за пазуху, нерегиль быстро за ним нагнулся – и вовремя, порыв ветра дернул бумажку вниз по песчаному склону. В темной ложбинке жалостно ворочалось еще несколько белых листков. Тонкая бумага диковато смотрелась на полуоблетевших веточках акации – большой лист-мансури насадился на длинные шипы и затейливо мялся под ночным ветром.
Тарег припустил в ложбину – а вдруг улетят?
Хватая порхающую бумагу за уголки, цапая на лету, припечатывая ладонями, он наконец-то собрал всё. Бережно обдувая треплющуюся в руках невесомую кипу, Тарег прищурился в темноте – нет, не разобрать, что написано. Плотные строчки вязи, сверху донизу. Что бы это могло быть?..
– Да благословит Всевышний почтеннейшего господина, пришедшего на помощь ничтожнейшему из Его рабов, ох, Всемилостивый, пошли облегчение моим коленям, ох-ох-ох…
Постанывая и все так же охая, в ложбину осторожно, пуская вниз осыпи мелкого камня, бочком переваливался темный силуэт. Бородку трепал ветер, седые нечесаные волосики, венчиком вокруг лысины, колыхались под порывами холодного воздуха.
Тарег, впрочем, выглядел не лучше. Бедуины вообще мало отличались друг от друга на вид – тощие, грязные, в выцветших безразмерных лохмотьях.
Замотанный в рваные тряпки старик подковылял поближе. И, протянув руки, рассыпался в благодарностях:
– Да благословит Всевышний твое потомство, о благородный юноша, да дарует тебе удачу и процветание! Да не постигнет тебя вовеки судьба тех сущностей, о который писал ибн Туфейль – «похожие на зеркала заржавленные, покрытые грязью и повернутые сверх того спиной к зеркалам полированным, отражающим образ солнца, отвернувшиеся от них…».
Мир в глазах Тарега накренился и с трудом встал на место. Пришлось помотать головой, чтобы прогнать ощущение бреда. Нищий старик-бедуин цитировал знаменитейший – и самый спорный из написанных в последние десятилетия – философский труд. Ибн Туфейль, «Повесть о Хайе ибн Якзане». Тарег укусил себя в губу – проверяя, не спит ли он, мало ли, сейчас он откроет глаза, а за спиной шумно дышит верблюжья громада.
Подойдя совсем близко и принимая листочки, старик глянул в лицо «юноше» и, понятное дело, ахнул. Шарахнулся назад, наступил босой ногой на острый камень и с жалобным вскриком упал.
Бумаги, естественно, тут же разлетелись белыми перышками.
Ползая по дну ложбины в поисках беглых листков и бережно сдувая с них пыль, Тарег принялся декламировать из того же трактата: