– В цитадели есть башня. Высокая. В четыре уступа, – устало упрямился нерегиль. – На вершине шпиль. На шпиле знамя. Какое оно?
– Да никакое, о шын греха! Отштань от меня, кафир! Говорю же – ничего не видать ф такой темени! – злобно прошепелявил Лайс. – Отштань!
Оставалось лишь вздохнуть в ответ. Глубокая грязь под ногами и вправду становилась все чернее и чернее в гаснущем свете. Ноги выдирались из нее с утробным, жадным чавканьем. Зыбучая улица засасывала их в холодную жидкую жижу.
Небо раздумало моросить – с него вдруг полило. Лужи взбились крупными каплями, заплескались набегающими пузырьками.
– Мы не дойдем до городской стены! – заорал сквозь ливень Лайс.
– Хочешь ночевать среди шакалов и гул? – глотая холодный дождь, крикнул в ответ Тарег.
Языковед красноречиво дрожал в седле хадбана. То ли от страха, то ли от холода, то ли от всего вместе.
И тут они выплелись на открытое место. Дальше предместья не было – оно выгорело. Серо-фиолетовое небо легло прямо на неровный очерк черных стен и остро торчащих балок. Обугленные стропила провалились, стены раскатились камнями. Пожарище мокло под дождем, скалясь провалами ворот.
– Это еще с тех карматов осталось? – тихо спросил впечатленный Лайс.
– Какая разница… – пробормотал Тарег, вытирая залитое дождем лицо.
С подбородка текла вода, гуляющий на развалинах ветер облепил мокрые лохмотья, и тело задрожало.
– Мы тут в темноте не пройдем! – пискнул аз-Захири. – Нужно вернуться и… заночевать!
– Где? – резко спросил Тарег.
– В доме, – зябко поднимая плечи, жалобно предложил грамматист.
– В чьем?
Холодная злость в его голосе насторожила обоих.
– Да тут никого нет! – подал голос с верблюда Лайс. – Тут все дома ничьи уже!
– Да ну? – усмехнулся Тарег.
Нерегиль сказал это тихо, но его, похоже, услышали. Аз-Захири задрожал сильнее.
– Поворачиваем, – процедил Тарег. – Но ночь глядя мы тут и впрямь не пройдем.
* * *
Ледяное утро застало их неспящими.
Задвинутая длинным медным прутом дверь сочилась бледным светом сквозь широкие щели. Придерживающий створки прут они примотали к ручкам очажной цепью – для надежности.
Лайс плакал и судорожно дул на угли – все никак не мог поверить, что уцелели. Еще он плакал по верблюду и хадбану. Истошный рев и захлебывающееся пуганое ржание, а потом визг они услышали – когда? В полночь? Под утро?
– Надо было их завести, внутрь завести… – все бормотал бедуин, размахивая ладонью над очагом.
Тарег сказал им сразу, как прислушался к шорохам во дворе дома: погаснет огонь – им конец. Лайс рыдал, хлюпал, дрожал, молился – но поддерживал пламя. Подкидывал отсыревшие дрова и дул, дул на угли, до красноты и вздувшихся на лбу жил.