— Ах, девочки, я уж извелась! Все ли благополучно?
— Да. Благодарение Андрею Васильевичу, спасителю нашему. Вот, познакомьтесь.
— Ксения Кирилловна. Очень, очень рада, дорогой вы мой! Знаете, я так боюсь этих ужасных зенитных ракет, а негодник Бубо совсем перестал отвечать на сигналы. Старый он у меня, заряда не хватает, понимаете?
— Понимаю, — солидно ответил Андрей. — Чего ж не понять? Заряда не хватает.
От длинных аристократических пальцев Ксении Кирилловны пахло луком, но Андрей приложился к ним без всяких колебаний. Обладательница столь неистребимого обыкновения подавать ручку для поцелуя имела право бояться многого, включая зенитные ракеты. Одному Всевышнему известно, чего она навидалась на своем веку.
Компания прошла мимо накрытых мешковиной огромных бочек и поднялась на крыльцо.
— Проходите, сударь, проходите, — ласково приглашала хозяйка. — И не тревожьтесь, все здесь вполне вменяемы, включая вас.
Андрей закашлялся. Ему любезно постучали по спине.
В чистой, блаженно теплой горнице он долго мыл руки и пытался сообразить, что собой представляет негодник Бубо, чем провинилась трогательная Наташа и какое отношение ко всему этому имеют средства ПВО.
Сухая научная жизнь давно отучила его от веры во всякого рода народных целителей, провидцев, биоэнерготерапевтов, пришельцев и лозоходуев. Он признавал только надежные экспериментальные данные, корректно обработанные статистически и подтвержденные независимой лабораторией. Желательно — не нашей. Он многократно убеждался в том, что рано или поздно любой чертовщине находится удивительно банальное объяснение. Сыщется оно и в этот раз. Хорошо, что не отступился из-за световых фокусов. И впрямь было бы стыдно.
— Голубчик, прошу к столу. Пора отужинать да отдохнуть с дороги. Что требовалось, вы уже сделали.
— Спасибо. Девочки, наверное, тоже проголодались?
— Увы, им надо сначала муляжи приготовить.
— Какие муляжи?
— Да копии свои, альтер эго. Латынь-то помните?
— Смутно.
— Не беда, сударь, не беда. Сосуды к утру прочистятся. Глядишь, и память покрепче сделается.
Андрей едва не ляпнул, что против склероза лекарств нет, но вовремя вспомнил о возрасте собеседницы.
— Присаживайтесь, Андрей свет Васильевич. Времени у меня совсем мало осталось. Хочется напоследок с человеком поговорить.
— Что вы, Ксения Кирилловна, времени у вас много, это я вам как врач говорю.
— Смотря где, милостивый государь, смотря где. Здесь, на бренной, — ровно пустячок какой.
Старушка резала хлеб по-деревенски, крупными ломтями. Буханку при этом прижимала к груди. В ней удивительно сочетались простонародные привычки и салонные манеры начала двадцатого века. Человеку, успевшему пожить в СССР, такая смесь о многом говорила. Андрей не мог не почувствовать сострадания к этой частице старой России, чудом перенесшей лихолетье советской власти, а потом еще диковатую реставрацию капитализма. Он не то чтобы перестал замечать странности ее речей, но начал воспринимать их как нечто объяснимое. Подтверждая его мысли, Ксения Кирилловна продолжала: