— А потом появились капканы, бомбы и…
— О, самые разнообразные приспособления, — заверил он меня.
— Вы их убили! — взорвался я.
— Если настаиваете, назовем это так. Однако, чтобы вы не слишком фарисействовали, считаю своим долгом напомнить, что вы вернулись сейчас сюда с твердым намерением вылить в раковину какую-нибудь кислоту.
— Не спорю, — согласился я, — но теперь мне ясно, что это ничего бы не дало.
— Вполне вероятно, — сказал Этвуд, — что вы бы меня уничтожили — если не полностью, то, по крайней мере, большую часть моей персоны. Я ведь сидел в канализационной трубе.
— Я бы избавился от вас, — сказал я. — Но не от остальных.
— Что вы имеете в виду? — спросил он.
— Уничтожить вас, и ваше место займет другой Этвуд. Стоит лишь захотеть, и в любой момент может появится другой Этвуд. Честно говоря, я не вижу смысла в бесконечном уничтожении Этвудов, если на случай необходимости у вас всегда есть под рукой запасной.
— Право, не знаю, — задумчиво проговорил Этвуд. — Никак не постигну вашу породу. В вас, людях, есть нечто, не поддающееся определению и, по-моему, совершенно бессмысленное. Вы устанавливаете для себя правила поведения, кропотливо разрабатываете модели своих убогих социальных систем, но вы не систематизируете самих себя. В какой-то момент вы можете проявить поразительную глупость, а в следующую секунду блеснуть гениальным умом. И самый страшный ваш порок, самое в вас ужасное — это затаенная, прочно въевшаяся в вас вера в судьбу. Не в чью-нибудь судьбу, а именно в свою. Даже думать об этом — и то противно.
— А вот вы — вы бы не затаили на меня зла, облей я вас кислотой, — заметил я.
— Отчасти вы правы, — согласился Этвуд.
— В этом-то между нами и разница, — сказал я. — Та разница, которую вам не мешает принять во внимание. Я ненавижу вас — или вам подобных —. за попытку убить меня. И в той же степени, а может, даже сильнее, я ненавижу вас за то, что вы убили моего друга.
— Докажите это, — вызывающим тоном потребовал Этвуд.
— Что значит — докажите?
— Докажите, что я убил вашего друга Насколько я понимаю, это истинно человеческий подход к такого рода вопросам. Вам удается безнаказанно совершать любые преступления, если никто не докажет, что это ваша работа. Кроме того, мистер Грэйвс, вы смешиваете различные точки зрения. А они ведь меняются в зависимости от условий.
— Иными словами, есть места, где убийство не считается преступлением?
— Вот именно, — подтвердил Этвуд.
Судорожно мигало пламя спиртовки, и по комнате метались изменчивые тени. Я вдруг подумал, как обыденно и банально выглядит наша беседа — мы двое, обитатели разных планет и продукты совершенно несходных цивилизаций, разговариваем друг с другом так, словно оба мы — люди. Быть может, это потому, что то, другое существо, кем бы оно ни было, приняло облик человека и усвоило человеческую речь, поступки и, возможно, до какой-то степени даже человеческие взгляды на жизнь. Интересно, подумал я, создалась бы подобная атмосфера, если б с нами разговаривал лежащий на табурете кегельный шар — как, скажем, беседовал с нами Пес, не двигая по-человечески губами. И могло бы существо, которое хоть на краткий период, но все-таки стало Этвудом, рассуждать так легко и свободно, если б оно не впитало в себя колоссальное количество сведений — пусть даже поверхностных — о Земле и Человеке.