Такой любви я к Анне никогда не испытывала. И она ко мне, я думаю, тоже. Но мы были добрыми друзьями, понимали друг друга и доверяли. В отношении людей вырабатывается какой-то инстинкт. А говорю я об этом потому, что когда я стояла на балконе, прихлебывая честно заработанный джин с лимонным соком, то увидела, как Роналд и мистер Поулсон вместе вышли из дома и сели в Роналдову машину. Судьи Менена с ними не было. Он остался выпить стаканчик с Лили.
И я подумала: как забавно, Роналд и Джек Поулсон для меня просто люди. Я не держала на них зла, даже на Роналда, не говоря уже о Джеке, который явно укатил куда-то с Роналдом делиться впечатлениями. Но я знала, что они — вне того круга людей, с которыми «стоит знакомиться», как сказала когда-то мама, вероятно имея в виду нечто совсем другое. Я-то имела в виду очень простую вещь: я этих людей уже знала. Насчет них все было ясно, потому что они служили роботу. Что скажет робот, то скажут и они, как поступит робот, так и они поступят, и во что верит робот, в то и они верят, потому что такие же люди, как они, и вложили в него эту веру. И пока робот работает, они всегда будут правы, потому что робот — эталон правоты.
Никакие личные страсти ими не руководили. Все, что они могли ощутить как личное, погибало, как только сталкивалось с ощущениями, которым робот был обучен. На расследовании только судья Менен прорвался сквозь возведенный роботом барьер, если так можно выразиться о человеке, который даже встать со стула мог так, будто заранее взвесил, какое это произведет впечатление. Только что он сидел на их стороне, на стороне робота, и вот — прорвался. И меня с собой прихватил, либо я уже там была, толкуй как хочешь. И теперь мне казалось вполне закономерным, что он остался выпить стаканчик с Лили, чтобы рабы робота могли без его помощи договориться о том, как сделать вид, будто робот довел расследование до какого-то логического завершения. Ведь на карту была поставлена репутация робота, а не только их собственная.
Странно было поймать себя на таких мыслях применительно к мистеру Поулсону. И мистер и миссис Уайт были о нем самого лучшего мнения. Он был еще достаточно молод, чтобы вести себя осмотрительно, что звучит парадоксом, а на самом деле понятно, потому что, пока человек молод, он должен зарабатывать на жизнь, содержать семью, строить карьеру. Но наверно, чтобы отделить людей-автоматов от таких, что способны выразить свой личный протест, требуется что-нибудь вроде того, что впоследствии назвали происшествием в Бибигхарском саду. Вот так я себе представляю и роль судьи Менена. Самое интересное, что и форму своего протеста он выбрал безошибочно. Наверно, только долголетний опыт мог подсказать ему, как и в какую именно минуту выразить свой протест и закончить расследование. А он знал это так точно, что в конце концов передал свое оружие мне, чтобы я пустила его в ход вместо него, отчего испытал особое удовлетворение. Он знал, что единственный способ хотя бы на время вывести робот из строя — это коснуться самой сути того, что приводит его в действие, того колесика судебной процедуры, которое было в него вмонтировано с расчетом, что стоит пустить его в ход — и оно не остановится, пока правосудие не свершится. Проникнув в самую суть механизма, он обнажил эту суть и дал мне возможность вывести его из строя, задав ему непосильную задачу — задачу