Что бы она ни рассказывала, Лотти все равно перестала бы плакать и заслушалась; но эта история была лучше всех. Она притулилась к Саре и впитывала каждое слово, пока та не кончила — конечно, слишком скоро. Тут она так расстроилась, что губы у нее угрожающе задрожали.
— Я тоже туда хочу! — захныкала она. — У меня… у меня нет никакой мамы.
Увидев сигнал опасности, Сара очнулась. Она взяла Лотти за руку и, ласково смеясь, прижала ее к себе.
— Я буду твоей мамой, — сказала она. — Мы будем играть, что ты моя дочка, а Эмили — твоя сестра.
У Лотти на щеках появились ямочки.
— Нет, правда? — спросила она.
— Конечно, — ответила Сара, вскочив с полу. — Пойдем, скажем ей, а потом я тебя умою и причешу.
Лотти охотно согласилась и засеменила с Сарой наверх, даже не вспомнив, что весь скандал разразился потому, что она отказалась умыться и причесаться к завтраку.
С тех пор Сара стала ей приемной матерью.
Конечно, самой большой силой Сары, завоевавшей больше поклонниц, чем все ее наряды и способности, силой, которой Лавиния и многие другие больше всего завидовали и, сами того не желая, все же поддавались, было то, что она так хорошо рассказывала всякие истории, и даже обычные события в ее устах казались увлекательными.
Всякий, у кого был в школе такой умелый рассказчик, знает, как это ценят, — как ходят за ним, как упрашивают, как собираются вокруг него, как жадно ловят каждое слово. А Сара не только умела, но и любила рассказывать. Когда, сидя или стоя среди девочек, она начинала выдумывать историю, зеленые глаза сияли, становились еще больше, и, сама не замечая, она говорила то ласково, то грозно, изображала все, о чем идет речь. Она забывала, что ее слушают, и видела фей, королей, королев, прекрасных дам. Иногда, окончив рассказ, она едва дышала и, приложив руку к худенькой груди, сама смеялась над собой.
— Когда я рассказываю, — говорила она, — мне кажется, это все правда… все настоящее, живее вас, живее этой комнаты. А я сама — король, и королева, и слуги, ну, каждый… Как странно!
Она провела в школе два года, когда, в пасмурный зимний лень, выходя из экипажа в бархатах и мехах, заметила у дома грязную девочку, которая изо всех сил вытягивала шею, чтобы разглядеть ее сквозь решетку. Робкое и возбужденное личико привлекло ее, и она улыбнулась, как улыбалась всем.
Но неумытая девочка с широко открытыми глазами явно испугалась, что глядит на такую важную воспитанницу. Она исчезла — по-видимому, в кухню, да так быстро, что, не будь она такой жалкой и запуганной, Сара бы рассмеялась.