– Право же… право же, вы преувеличиваете, – услышала я. – Моя репутация слишком безупречна, для того чтоб ее могла погубить такая мимолетная клевета. Все это позабудется через неделю. Перестанем говорить об этом.
Она осталась совершенно нечувствительна даже к такому великодушию. Она вела себя все хуже и хуже.
– Я должна и хочу пресечь эту клевету, – сказала она. – Мама, послушайте, что я скажу… Мисс Клак, послушайте, что я скажу. Я знаю руку, взявшую Лунный камень. Я знаю… – Она сделала сильное ударение на этих словах, она топнула ногой в ярости, овладевшей ею. – Я знаю, что Годфри Эблуайт невиновен! Ведите меня к судье, Годфри! Ведите меня к судье, и я присягну в этом!
Тетушка схватила меня за руку и шепнула:
– Загородите меня от них минуты на две. Не допускайте, чтобы Рэчел увидела меня.
Синеватый оттенок, проступивший на лице ее, ужаснул меня. Она увидела, что я испугалась.
– Капли поправят дело минуты через две, – шепнула она и, закрыв глаза, стала ждать их действия.
Покуда это продолжалось, я слышала, как милый мистер Годфри кротко возражал:
– Ваше имя не должно быть связано с такими делами. Ваша репутация, дорогая Рэчел, слишком чиста и слишком священна для того, чтобы ею можно было шутить.
– Моя репутация! – Она разразилась хохотом. – Меня обвиняют, Годфри, так же как и вас. Лучший сыщик в Англии убежден, что я украла свой собственный алмаз. Спросите его мнение, и он вам скажет, что я заложила Лунный камень для уплаты своих тайных долгов!
Она замолчала, перебежала комнату и упала на колени у ног матери:
– О мама! мама! мама! Я, должно быть, сумасшедшая, не правда ли? Не открыть истины даже теперь!
Она была так возбуждена, что не заметила состояния своей матери. Она опять вскочила на ноги и в одно мгновение очутилась возле мистера Годфри.
– Я не позволю, чтобы вас… не позволю, чтобы какого-нибудь невинного человека обвинили и обесчестили по моей вине! Если вы не хотите повести меня к судье, напишите сейчас заявление о вашей невиновности, и я подпишу его. Сделайте, что я говорю вам, Годфри, или я напечатаю об этом в газетах, выбегу и стану кричать об этом на улицах!
Мы не станем уверять, что слова эти были внушены угрызениями совести, – мы скажем, что они были внушены истерикой. Снисходительный мистер Годфри успокоил ее, взяв лист бумаги и написав заявление. Она подписала его с лихорадочной торопливостью.
– Показывайте его везде, не думайте обо мне, – сказала она, подавая ему бумагу. – Боюсь, Годфри, что в мыслях моих я не была к вам до сих пор справедлива. Вы не такой эгоист, вы гораздо добрее, чем я думала. Приходите к нам, когда сможете, и я постараюсь загладить несправедливость, которую оказала вам.