Он говорил серьезно, в этом нельзя было сомневаться. Однако в моей душе шевельнулось какое-то подозрение против него.
– Не можете ли вы назвать это другое лицо? – спросил я.
– Не можете ли вы, мистер Беттередж?
– Нет.
Сыщик Кафф вдруг остановился и посмотрел на меня с меланхолическим участием.
– Мне всегда приятно щадить людские слабости, – сказал он. – А в настоящую минуту я испытываю огромное желание щадить вас, мистер Беттередж. А вы, по той же прекрасной причине, чувствуете огромное желание щадить Розанну Спирман, не правда ли? Скажите, не сшила ли она себе недавно новое белье?
К чему он так неожиданно ввернул этот странный вопрос, я никак не мог догадаться. Но, не видя, чем правда могла бы повредить Розанне, я ответил, что девушка поступила к нам с очень скудным запасом белья и что миледи в вознаграждение за ее хорошее поведение (я сделал ударение на последних словах) подарила ей новое белье недели две назад.
– Как жалок этот свет! – сказал сыщик. – Человеческая жизнь есть нечто вроде мишени, в которую несчастье стреляет беспрестанно и всегда попадает в цель. Если бы не этот новый запас белья, мы легко нашли бы новую кофту или юбку в вещах Розанны и уличили бы ее таким образом. Вы следите за моей мыслью, не так ли? Вы сами допрашивали служанок и знаете, какие открытия сделали две из них у двери Розанны. Наверное, вы знаете, чем занималась вчера девушка, после того как она занемогла? Вы не можете догадаться? О боже мой! Это так же ясно, как полоса света вон там за деревьями. В одиннадцать часов в четверг утром инспектор Сигрэв – это скопление человеческих слабостей – указывает всем женщинам пятно на двери. У Розанны есть основание предполагать, что след оставлен ее собственной одеждой; она пользуется первым удобным случаем, чтобы уйти в свою комнату, находит пятно на своей кофточке или юбке, или все равно на чем, притворяется больной, пробирается в город, покупает материал для новой юбки или кофты, шьет ее одна в своей комнате в четверг ночью, разводит огонь – не для того, чтобы сжечь: две другие служанки подсматривают у дверей, и она знает, что запах гари ее выдаст, да ей и некуда деть кучу пепла, – разводит огонь, говорю я, чтобы выстирать, высушить и выгладить подмененную юбку, а запачканную скрывает – вероятно, на себе – и вот сейчас, в эту самую минуту, старается уничтожить ее где-нибудь в удобном местечке на этом уединенном берегу перед нами. Я видел сегодня вечером, как она зашла в рыбачьей деревне в одну хижину, куда, может быть, и мы с вами заглянем до возвращения домой. Она оставалась в этой хижине некоторое время и вышла оттуда, как мне показалось, с чем-то спрятанным под плащом. Плащ на женщине – эмблема милосердия – прикрывает множество грехов. Я видел, как она отправилась к северу вдоль берега, когда вышла из хижины… Неужели ваш морской берег считается таким живописным, мистер Беттередж?