А Николай Александрович уже закончил свою речь, и пошёл чуть ли не панибратствовать с матросами — вытащил из строя явного запасника, и начал общаться с ним «за жизнь». На публику, конечно. Чисто пиар — акция…
— Как зовут?
— Гальванёр Михаил Гуляев, ваше императорское величество, — испуганно выдохнул оторванный от строя матрос. — Призван из запаса в сентябре прошлого года.
— Семья есть?
Ну, и так далее: «задушевная беседа императора с простым матросом»…
С вопросами о семье, детях и прочем, касающемся крестьянского быта.
Что характерно — всё то же самое повторилось и на «Гневном», и на «Беспокойном», и на «Пронзительном».
Особо умилил Андрея очередной поясной поклон правителя Всея Руси матросам последнего эсминца — ночью им командующий флотом кланялся, днём — сам император. Этак скоро нижние чины начнут считать поклон от адмирала и выше аналогом отдания чести, а штаб- и обер-офицеры таки просто перед ними на колени будут обязаны падать после успешного боя…
Закончилось «мероприятие» на «Кагуле». Всё повторилось, но пришло ещё и время обеда.
И государь пожелал разделить его с командой крейсера.
Слегка охреневший Остроградский распорядился подать пробу.
Понятно, что в тарелку постарались начерпать побольше мясца со дна котла, что поснимали с поверхности того же котла побольше жирка…
Николай Александрович погрузил ложку в миску, слегка перемешал, зачерпнул варево и, отправив в рот, принялся жевать. Кагульский (кагуловский?) кок с напряжением и потенциальным ужасом смотрел на монарха…
— Борщ хорош, братец, — наконец произнёс самодержец. — Но вот только лаврового листа жалеешь. Не чувствую. Но к раздаче обед одобряю.
— Ах ты ж, мать твою, Марию Фёдоровну, чтобы жить ей долго и счастливо… — это Эбергард озвучить, конечно, не посмел. — Миллионы солдат в окопах чечевиной похлёбке рады, а он тут, понимаешь, жопу морщит: «Лаврового листа не чувствую…»
Захотелось, чтобы кок ответил фразой из старого анекдота: «Да клал я им раньше этого лаврового листу, ваше величество — всё равно ведь не едят, в тарелках оставляют…».
Но ошалевший от ужаса корабельный кулинар только испуганно лепетал: «Прощения просим… Обещаю: в будущем не пожалею…»
Не хватало только: «Не вели казнить, царь — батюшка!..».
Но «царь — батюшка» в ответ улыбнулся, и покровительственно похлопал кагульского кока по плечу:
— Не тушуйся, братец, у любого ошибки по службе случаются. А обед ты добрый приготовил, — держи червонец, — и император, выудив из кармана золотой империал, вложил его в руку полуживого судового повара.
Учитывая, что простой матрос получал от казны два рубля в месяц (а в мирное время — рубль с ничтожным «хвостиком»), то подарок был действительно «царским».