Я спускался по лестнице, медленно отсчитывая ступени. Я всё ещё ждал, что кто-нибудь хватится меня, откроет дверь и крикнет: «Эй, ты куда?». Но я слышал только звук своих шагов. На самом деле я боялся оставить всё. Я хотел, чтобы реальность дала мне повод остаться. Но за сто ступеней никто не вспомнил обо мне. К чему было ждать дольше? Я ускорил шаг и вышел без шапки под снег с дождем. Ветер немилосердно трепал волосы, пробрался под шерстяной шарф и оставил на моей груди холод поздней осени. Пальто промокло насквозь. По лицу стекал талый снег, смешанный с каплями дождя. Вскоре я перестал чувствовать всё, кроме дрожи, которая пронизывала тело, и опустошенности, которая расползалась внутри. Но вскоре и их смыло водой.
Так у меня не осталось никаких обязанностей, которые могли заставить меня не купить билет на поезд и не уехать насколько возможно дальше от того, что я называл своим домом. Так, я не нашел повода остаться и сто ступеней ожидания стали лишь поводом, чтобы уйти. Никто и подумать не мог, что я спускаюсь по этой лестнице последний раз, все были заняты своим делом и думали, что я занят своим. Я действительно был занят, но я был занят собой.
Я хотел сломать своё постоянство.
Мне был нужен лишь повод, ничтожная причина, я сам хотел остаться незамеченным, а потом разыграть перед самим собой трагедию всеми забытого героя-неудачника, жалея себя с болезненным самообожанием. Какой же беспросветный эгоизм в каждом моем поступке, даже отчаяние пропитано самовлюбленностью Нарцисса, увидевшего своё отражение в мутной воде. Но тогда я любил свой эгоизм, считая, что хроническая мигрень и болезнь Меньера искупают его, – это была моя наивная теория уравновешивающей справедливости. Теперь я знаю, что справедливости нет.
Страница 26
Зима, мосты и холодные руки
Я хорошо помню холодный город, где встретил позднюю одинокую зиму, скупую на снег и слова.
В то время я жил в крохотной комнатке – из окна была видна изумрудная полоса соснового леса и синий горизонт. За шкафом поселилась серая крыса с лысым, нежно розовым хвостом. Вечером, когда я ложился спать, сквозь сонную тишь всегда слышался шорох её движений. Я кормил её, и она привыкла к моему присутствию.
Проснувшись однажды утром от холода, я ощутил свежий запах наступающей зимы, который проник в комнату через открытое на ночь окно. Я вышел навстречу возлюбленному холоду ещё до рассвета, и морозный воздух сразу обжег ноздри. На краю леса сквозь редкие деревья было видно, как трепетал алый рассвет, постепенно набирая силу и разрывая узкую полосу туч настойчивыми лучами. Над моей головой плыло молчаливое ночное небо, изящные фигуры деревьев приобретали яркую черноту в свету контражура. Перейдя на бег, я стремительно миновал деревья и, шумно дыша, остановился в поле. Пожухлая, но кое-где ещё зеленеющая трава, искрилась инеем, я вслушивался в свои осторожные, хрустящие шаги. Воздух ожил, изо рта шёл пар. Предвестие зимы принесло такую не похожую на меня лёгкость. Я дождался, пока солнце чуть поднимется над горизонтом, и повернул назад. Когда я вернулся в город, лучи уже касались верхних этажей. Было такое прекрасное утро.