Она заварила мой любимый мятный чай, налила его в мою любимую прозрачную кружку и сама положила в него сахар. Я молча рассматривал её бледное и несчастное лицо.
– Я люблю тебя. Почему ты молчишь? – с еле слышной дрожью в голосе произнесла она. Я устремил глаза в чашку с чаем. Мне нечего было ей сказать, мне было жаль её, но я не находил внутри себя слов.
– Где ты был?
В чашке чая отражалась кухонная люстра. Она качалась на поверхности чая, стоило только пошевелить кружку.
– Скажи что-нибудь.
Я сделал глоток чая. Хотелось убежать.
И я убежал, зная, что однажды всё повторится вновь. Когда-нибудь снова выпадет снег, и я снова ничего не увижу на его белом горизонте, жмурясь от падающих на лицо снежных хлопьев. Холодные руки будут ждать ледяной вьюги, чтобы стать ещё холоднее и равнодушнее ко всему, что есть на свете тёплого. Когда-нибудь я смогу снова лежать в снежном поле и смотреть в пустой провал серого неба над своей головой, отчаянно веря в свои несбыточные мечты. Когда-нибудь я смогу ответить правду на вопрос, почему у меня такие сильные руки. Потому что я строил ими непробиваемую стену до небес, и теперь нужно стать ещё сильнее, чтобы эту стену разрушить. Когда-нибудь я научусь различать родные голоса сквозь шум минут и километров. Когда-нибудь размеренный ход ночного поезда перестанет быть лёгким снотворным для моих непокорных мыслей. Я буду засыпать лишь под мягкими касаниями снега. Когда-нибудь я забуду всё, что полагается забыть перед долгим зимним сном, и это будет лучшим воспоминанием в моей жизни. Когда-нибудь я зайду в полупустой вечерне-зимний автобус и буду наблюдать за паром изо рта и столбами, мелькающими вдоль дороги. Когда-нибудь зима наступит снова, снег упадет на лицо, и с этих пор ни одна весна уже не разбудит меня нежностью ветра и тихим плачем прорастающей новорожденной травы.
Я хотел умереть при жизни. Я полюбил часами просиживать на чужих вокзалах, глядя на лица уезжающих и провожавших. Я видел их нескрываемую радость. Их нескрываемую боль. Нескрываемые слезы. Мне нравилось видеть эти обнаженные чувства, но вскоре и они показались мне мелкими, ничего не стоящими. Теперь я думаю, что они мне просто наскучили, потому что сам я этих чувств не испытывал, и никто не испытывал их ко мне. Меня никто не ждал, и я не искал никого глазами, выходя из вагона. Я был только безучастным наблюдателем, холодно взирающим на чужие эмоции и отчаявшимся увидеть их в себе самом.
Оценивая свой отчаянный поступок, я всё же был рад, что мне удалось сбежать. Неповторимые встречи я сделал неповторимыми в буквальном смысле: они никогда не повторялись. Я разговаривал, порой философствовал и даже проводил целые дни с незнакомыми людьми, и как только они становились знакомым, оставлял их и ехал, шел, бежал дальше. Они оставляли мне свои номера телефонов, адреса электронной почты, но я никогда им не звонил и не писал. Я не хотел строить новое постоянство, только сбежав от старого. Я будто бы победил себя, я смог всё бросить, смог оставить всех, – теперь я впадал в иную крайность.