Я заставлял комнату пустеть до полного отсутствия воображаемых возможностей. Я заставлял свет всего полузабытого меркнуть до кромешной тьмы. Я заставлял ресницы нижнего и верхнего века сплетаться в морские узлы, чтобы глаза стали заколоченными окнами. Я заставлял движения покинуть мои руки, чтобы, подобно запертым дверям, они оставались неподвижными и полумертвыми.
Я заставлял время расползаться по комнате, опережая стрелки часов, я хотел растворить в полупустом пространстве всё неизбывное. Я вычерпывал усилием сомкнутых век безбрежное, но мертвое море памяти, с невыносимым соленым вкусом горечи и страха повторить всё неповторимое.
Я поймал память на лжи: со мной случилось столько всего, что казалось мне значимым, но помнил я только всё неповторимое. Чтобы не дать всему повториться, я отчаянно смыкал веки и произносил только те слова, которых никогда не говорил. Я хотел оставить в памяти всё. Но память закрывала мне глаза.
Крик, струящийся внутри меня в абсолютной тишине, просил у памяти крошечного шанса, но в ответ лишь подрагивал воздух от шумных выдохов. Молчание памяти вросло в меня и стало моим молчанием. Вскоре я научился различать оттенки тишины и придавать им незримый для других смысл. Это было самой большой ошибкой, потому что смысл, никем не разделенный, повисал в пространстве мыслей призрачной доминантой и заставлял вновь и вновь возвращаться в изначальную точку отсчета выдуманных значений.
Вдохновленный беззвучием несыгранной ноты, я рассыпался на буквы, тая на чистом листе бумаги словами, которых никогда не услышу. Пусть всё сказанное останется непонятым, пусть всё написанное останется непрочитанным и станет со временем и от времени стертым, а значит таким же полусуществующим, как всё внутри меня, как всё вне меня.
Напрасно я кричал о непонятых сущностях забытых вещей в полутьме задымленной комнаты, звук разбивался о тишину, и таял, таял, как первый снег на теплых ладонях. Напрасно я не сказал самого главного, напрасно, я знаю, что напрасно я ничего не сказал, потому что я произнес вслух все существующие слова, и теперь мне остается только молчать, чтобы избежать возвращения к изначальному.
Листы бумаги летели из моих рук, как листья с осенних деревьев, в то время как за пределами меня наступила весна. Вокруг тепло пахло ветром и мокрой землей, сквозь которую уже начала прорастать трава.
Среди городских окраин, превращенных талым снегом в грязные весенние руины, я искал себе уютного безветренного места, чтобы немного почитать, но мой путь быстро оборвался широкой и грязной рекой. Она была похожа на ручей, который растекся вширь в бесплодном стремлении к чему-то большему. На другом берегу лежало широкое дерево, устремив в воздух вырванные из земли корни, я мог бы устроиться на нём, но между нами были метры воды.