— С тем зятем, который три дня назад убил таксиста.
Макарычева с лица даже спала. Перекрестилась истово:
— Неуж и вправду убил?!
— Будто не знаете.
— Что ж это делается, граждане-товарищи? — зарыдала в голос Макарычева. — Ну, не зараза ли, Гафка-то моя? Вот и верь после этого людям! А еще — родная кровь, называется! Я ведь, родненькие, все выдумала!
— Что выдумали? — хладнокровно уточнил Еланцев.
— Ну то, что Назымка, зятек мой, пристукнул таксиста!
— Зачем? Выдумали, говорю, зачем?
— Дура я! — сквозь горючие слезы выкрикнула она. — Набитая дура! — Некоторое время втихомолку повсхлипывала. — Я ведь для чего все это? — Опять помолчала; никто не торопил ее. — Для чего? А чтоб разжалобить!
— Кого?
— Да Гафку с мужем ейным, кого ж еще! У меня ведь какая задумка была? У Гафки навсегда поселиться. Потому как я старая, вся в несчастьях, а Гафка — она богатая.
— А про таксиста почему?
— Так Семенов-то, изверг, помните, кого убил? Ну я и снова… Чтоб жальчее меня стало! — осушила слезы зажатым в кулаке платочком. — Пожалела! Гафка-то! На сестру родную донесла! А я теперь… мало мне всего… я теперь расхлебывай! Чего мне теперь будет?
— Да ничего не будет, — сказал Чекалин.
— Нет, правда?
— Да, пойдете домой сейчас.
В тот же миг Макарычеву как подменили.
— «Пойдете»? Как это — «пойдете»! — вновь перешла она на визгливый свой крик. — Нечего было из автобуса тогда вытягивать меня, нечего! А то моду взяли — сами вытягивают, а я что, я потом пёхом иди?! Нет, извините, вы уж меня…
— Я имел в виду — поедете домой, Анастасия Егоровна. На той же машине, что вас сюда привезла. Устраивает?
— «Волга» ведь, да?
— Да, «Волга», — подтвердил Исаев.
— Хорошее авто, зачем наговаривать! Я согласная!
Исаев вышел вместе с Макарычевой.
Еланцев покачал головой:
— Такая ведь железная версия!..
— Да, — кивнул Чекалин, — чистейший конфуз.
Впрочем, Чекалина жизнь давно научила — если не совсем уж спокойно, то, во всяком случае, по-деловому — относиться к подобным казусам. Чем больше версий, на которые возлагались сугубые надежды, обнаруживают свою несостоятельность, тем вероятнее, что мы приближаемся к разгадке. Если же какой-то урок и заключает в себе казус с Макарычевой, то единственно разве тот лишь, что даже самая загадочная история, как правило, имеет такое вот простое, такое тривиальное, чисто даже житейское объяснение. Тем не менее додуматься до того, что Макарычева способна сочинить кошмарное преступление с целью не запугать кого-то, а разжалобить, — право же, это не под силу ни одному нормальному человеку; только жизнь может позволить себе подобные вольности.