– Что говорят? – переспросила она, с наигранной беззаботностью манипулируя связкой ключей. – Да пока не дают никаких прогнозов. Вадим получил тяжелые травмы. Сегодня ему предстоит вторая операция. Вот такой у нас день рождения вышел…
– Все будет хорошо, Инга, – сказал Алексей, чувствуя некую неловкость за то, что слова, которые шли из самого сердца, прозвучали слишком банально.
– Да, конечно, – глухим голосом отозвалась она. И вдруг, швырнув ключи на пол, закрыла лицо руками.
– Инга… – Алексей неловко топтался перед ней, не зная, что сказать или что сделать. Утешать он не умел. – Не надо. Все будет хорошо, вот увидишь!
– Что-то мне тревожно, – призналась она, через какое-то время отнимая от лица ладони и вытирая слезы. – Не только из-за Вадима. Вообще. Не знаю, как объяснить. Ощущение, будто на меня надвигается катастрофа.
Он молча привлек ее к себе и обнял. И Инга опять стояла, прижавшись щекой к его куртке, вдыхая волнующий запах одеколона и табака. Ей хотелось, чтобы это мгновение растянулось до вечности. Чтобы они вот так с Алексеем стояли, обнявшись и уткнувшись друг в друга, очень долго.
Алексей немного отстранился и, легонько взяв девушку за подбородок, поднял ее лицо. И когда она взглянула на него серыми глазами, которые от слез казались стального цвета, поцеловал ее в губы.
Инга целовала его поначалу робко, будто все еще не веря в то, что вот он, с ней рядом, обнимает ее, целует, поглаживает ее от затылка к пояснице. А потом вдруг стиснула его в объятиях со всей силой, на которую была способна. И, разжав руки, принялась расстегивать кнопки на куртке Алексея с таким нетерпением и такой торопливостью, будто им было отведено всего это мгновение.
Порог комнаты – порог, отделяющий разум от чувств. Шаг, и там, за порогом, осталось разумное, безнадежно отделенное от чувственного захлопнувшейся дверью. Стук двери – и кандалы здравого смысла, до этого сдерживающие, сковывающие, рассыпались прахом, освобождая и раскрепощая скрытые желания, до поры до времени сдерживаемые на самых глубинах подсознания, но сейчас достигшие того наивысшего пика, когда сдерживать их уже оказывается невозможным. Стук двери, звон рассыпавшихся кандалов – и выброс страсти, подобный взрыву. Страсть, расплескавшаяся прямо здесь, у порога, не донесенная до кровати – жадная, стремительная, голодная. Ни слова, произнесенного вслух, только язык прикосновений и тела, только учащенное сбивающееся дыхание, только жадные голодные поцелуи, впивающиеся в губы, подбородок, в ямку над ключицами. Страсть, практически лишенная нежности, напоминающая первобытную, животную. Так жадно, торопливо срывают с куста сочные ягоды, и запихивают их в голодный рот, и глотают, практически не разбирая вкуса, стремясь как можно быстрей заглушить раздражающее желудок чувство голода.