Люди, оставшиеся на «Онеге», с нетерпением вглядывались в остров. Они видели, как фонарики метнулись от маяка, замелькали среди камней. Прожекторист стал прочесывать лучом каждый из двух тысяч квадратных метров дыбящейся камнями земли.
Демин еще раз обошел вокруг маяка, поднял наполовину обгоревший карандаш. Собрал гильзы между камнями.
Положил вместе с карандашом в карман. Напоследок прикрыл дверцу маяка.
Что это? Как будто надпись. Буквы наезжают друг на друга, падают вниз.
Демин посветил в упор, вгляделся. Нет, это не почерк Соболева. Как будто писал ребенок. Первоклассник.
С трудом разобрал одно слово «уплыл». Остальное стерто. Не различишь. Да и не нужны, видно, слова были, если сам стер…
Сюда, товарищи! Он уплыл с острова, значит, есть еще у парня силы.
— Ясно, — подошедший Завьялов прочел надпись. — Надо было нам тогда поторопиться. Опоздали!
— Жилет попутал. Все теперь, кроме нас, на берегу ищут, а он снова в море ушел. Каково ему сейчас одному? — горестно добавил Мазуренко.
Ките, как всегда, промолчал, но про себя подумал: нутром старик чуял. А ему, Китсу, сердце ничего не подсказало. Соболев был для него всего лишь незнакомым летчиком, потерпевшим аварию. Принимая участие в поиске, Ките не пытался представить себе, что довелось пережить и перечувствовать летчику, когда он оказался в непривычной стихии.
Добраться до суши — заветной мечты всех потерпевших бедствие — и снова добровольно уйти на утлой шлюпке в ночное, холодное море, — для этого нужно быть или безумцем, или героем. Рудольф попытался представить себя на месте Соболева. Как бы он поступил?
Ките и не заметил, как они вернулись на «Онегу». Его мысли прервал голос Завьялова:
— Грести он не может, значит, направление определяет ветер плюс небольшое течение. Шлюпку понесет к северо-востоку. Мы пойдем по его следу. Он оставил остров часов пять-шесть назад. Значит, сейчас километрах в восьми-девяти от острова. Через час-два мы его догоним. Только надо смотреть в оба.
«Замечательный ты человечище, товарищ начальник порта, — думал Демин. — Настоящий моряк. Настоял-таки на своем. Никому не поверил, только своему сердцу., Ты думаешь, я не вижу, как тебе тяжело крутить штурвал, не спать вторую ночь, стоять на ветру, волноваться и за Соболева и еще за сотню людей, держащих сейчас экзамен на мужество, экзамен на человечность».
Демин хотел сказать Завьялову все это и еще одно — что они, люди старшего поколения, могут гордиться такими ребятами, как Соболев. Их дело попадет в крепкие, надежные руки. Не напрасно они недосыпали ночами, не напрасно шли сквозь ветры и пули, не боялись надорвать сердце. У них надежная смена.