Он подумал о своем доме, ожидающем его прихода. О сверкающей кухне, в которой никто никогда не готовит. О красиво расставленных диванах, на которых никто не сидит.
Была в доме одна комната, отличающаяся неповторимым характером, особой жизнью, можно сказать. Комната, заваленная вещами и разным хламом — старыми долгоиграющими пластинками, плакатами и фотографиями — с ужасным, но любимым ворсистым ковром и стулом, на котором хотелось сидеть, была бывшей комнатой отца. Эта комната избежала процесса стерилизации, потому что ни у кого не хватило духу что-то переставлять или трогать. Она стала чем-то вроде алтаря во имя отца, который никто не навещал. Довольно было того, что он существует.
Если бы у Пола подошвы ног были испачканы чернилами, можно было бы увидеть несложную схему его пребывания в доме. След вел бы от задней двери и вверх по черной лестнице в его спальню, и еще один след — в ванную комнату. Именно так, но даже и это было бы слишком. Он предпочел бы ночевать у Алисы или Райли, как привык с детства, но теперь ему было двадцать четыре, поэтому трудно было найти разумное объяснение этой детской привычке.
До чего странно, что он когда-то спал на полу в спальне Алисы и Райли буквально тысячи раз. Еще раньше он спал даже в их кроватях, несмотря на то что Райли брыкалась, а у Алисы случались ночные кошмары.
Что можно думать о девочке, в кровати которой ты спал до тех пор, пока у тебя не вырос кадык? И вот он особенно сильно возненавидел наступление полового созревания из-за мысли о том, что ему придется спать на полу или, хуже того, на диване. Позже он стал ненавидеть это состояние, потому что оно наполняло его все крепнущим желанием спать в постели Алисы, но по причинам, которых он стыдился. Чем сильнее было это желание, тем яснее он понимал, что не должен этого делать.
Нельзя переходить от одной категории ночевок вне дома к другой. Просто нельзя. Следует на время исчезнуть. Может быть, даже на несколько лет.
— Наверное, я пойду домой, — вопросительно глядя на него, сказала она. — «Ты ждал меня? Что ты делал все это время?»
Алиса повесила на крючок фартук, почистила туфли. Потом вымыла в ванной лицо и руки. И, если он не ошибся, подкрасила губы.
А что сделал он? Выставил себя этаким подонком, умышленно проигнорировав ее немые вопросы. Обнадежил ее, а потом притворился, будто ничего не замечает.
— Ладно, — сказал он. — Увидимся.
— Хорошо, — откликнулась она.
Пол заметил, что она колеблется. «Да уходи же ты», — хотелось ему сказать. Он почувствовал странную гордость за нее, когда она выходила из двери яхт-клуба. Он видел, как она комкает в руках матросскую шапочку.