Когда оделась, натянула тяжелые, слишком большие для нее ботинки, попробовала сама встать на лыжи, — но не получалось закрепить эти рычажки и пружины на обуви. Тут и услышала хруст продавливаемого снега. К ней с бугра пробивался по снегу Тахир с лыжами в одной руке, «Калашниковым» навскидку в другой. Подошел, сорвал с себя и натянул на нее вторую шапочку.
— Что, сволочь, не вышло у т-те-б-бя? — постукивая зубами, тихо спросила.
Подбородок трясся, она изо всех сил заставляла себя не разреветься.
— Будь внимательна, еще ничего не кончилось, — буркнул он, встал с колен и подал палки. — Пошли назад. Работай изо всех сил, а то замерзнешь.
Грубо подставил горлышко бутылки, влил коньяк в рот, — Марина поперхнулась и закашлялась. Стекло дребезжало о ее зубы. Он дождался, пока успокоится, заставил еще выпить.
Обратный путь был невыносимо тяжел для обоих. Марина то и дело падала в снег, зарываясь в сугробы с головой, вниз лицом. Она полностью потеряла координацию и уже мало понимала, что происходит. Тахир поднимал ее, ставил на лыжню, очищал одежду и лицо от снега (очень боялся, что обморозится), еще раз заставил пить коньяк, дал таблетку, которой она едва не подавилась. Метров за двести от дома она просто упала, раскинув руки, и встать уже отказалась. Он хлестал Марину по лицу. Застонала, открыла глаза, смотря на него в упор, — взгляд был жесткий, ненавидящий. Не отвернулась, не зажмурилась, когда ударил еще раз.
— Встанешь, — сказал он, встряхнул ее, как сломанную куклу, не сдерживаясь, длинно, матерно выругался: — Вставай, сука, слышишь? Загнешься же, падла, думаешь, я железный… Убью, а заставлю, поняла!
И она встала, сбросила лыжи — по лесу легче идти без них. Он подобрал ее лыжи, связал со своими, закинул на плечо. Долго смотрел на ели, на кусты, изучал сугробы и завалы бурелома. Потом спохватился, что отстал, поспешил за Мариной. Но она уже вошла в дом (сам же дал ей ключи). Захлопнула с треском дверь. Тахир расслышал, как она роняет в гнезда железные запоры. На кухонном оконце изнутри захлопнулись ставни. Марина запиралась.
— Марина! — закричал, роняя лыжи. — Марина, не дури!
— Убирайся вон, — громко и спокойно ответили из-за двери. — Я тебя не впущу. А сдохнешь ты или нет, мне все равно. Пусть он теперь на тебя охотится. Иди прочь, слышишь?
Он присел на колоду для рубки дров, пытаясь прикинуть, как может в дом пробраться. Но сам же несколько дней заботился о надежности стен и окон. Разве что с крыши, — но она покатая, снизу не достать, с деревьев разве что обезьяне удалось бы спрыгнуть. И тут что-то неясное, бесформенное метнулось из-за козырька крыши к печной трубе, протиснулось внутрь. У Тахира и без того в глазах от снега рябило, — забыл, идя к водопаду, очки нацепить, теперь мучился. Он присмотрелся, ничего не понимая, потом испугался, подскочил к двери, постучал: