— Дорогая, он не жирная свинья. Его зовут Эме.
Она растерялась:
— А мама говорит, что…
— Я знаю, но я хочу, чтобы ты называла его Эме, хорошо? — На этот раз пытаюсь изменить тему разговора я.
— Папа, я хочу, чтобы ты был тут!
Я таю и мучаюсь.
— Ты хочешь, чтобы я был с тобой… Я тоже этого очень хотел бы, но…
Но наш разговор обрывается, его обрывают. Является Беатрис. Я слышу ее суховатый голос, странная смесь сухости и вежливости.
— Марион, попрощайся, пожалуйста, и положи трубку.
Малышка слабо протестует. Совсем слабо. Чересчур слабо. После чего сухость резко возрастает, и мы оказываемся в абсолютно пустынной зоне — ни малейшего намека на растительность до самого горизонта, и я вижу лишь барханы, барханы, барханы, насколько хватает глаз.
— Марион, клади трубку! Сию же минуту!
— До свидания, папа…
В звонком голоске не слышно огорчения, только покорность судьбе. И привычка.
Такие люди не спорят, они приказывают.
— До свидания, мой ангел, моя феечка, любовь моя…
Дослушать ей не дают. В телефонной трубке уже короткие гудки, цензор не дремлет. Что я о ней думаю — вымарано цензором. Что я без нее скучаю — тоже вымарано цензором. И что я люблю ее — опять же вымарано цензором.
Вытираю слезы тыльной стороной ладони и кладу трубку.
Я несчастен.
У меня две руки, две ноги, я здоров, и все-таки я несчастен.
У меня чудесный ребенок, мой ребенок жив-здоров, и тем не менее я несчастен.
У меня интересная работа, я получаю за нее хорошие деньги, у меня, слава богу, прочная крыша над головой, и при всем при том я несчастен.
У меня красивая, умная жена, но я несчастен.
Многие хотели бы оказаться на моем месте, в моей постели, а я несчастен.
Я избалован судьбой, однако я несчастен.
Самое ужасное, что мне даже не стыдно.
Мой нейрон донельзя взволнован — я чувствую, что он одинок, брошен своими дезертировавшими товарищами. У меня остался только один нейрон, да и тот не знает, что делать. Ему необходимо действие, а не хандра. Ему кажется, что, если будет действие или хотя бы перспектива действия, его товарищи, покинувшие мой бездействующий мозг, сразу же вернутся. Короче: если им найдется работа, они, так и быть, вернутся, а если я буду хныкать — спасибо, нет.
Я молча соглашаюсь, я вежливо киваю. Действовать… Но как?
Учредить сообщество подвергшихся издевательствам, осмеянных и сломленных мужчин?
Похитить Марион и уехать с ней далеко-далеко, как можно дальше?
Купить аптеку, чтобы обрести покой и жить с Марион под одной крышей?
Покой? Скажешь тоже! Ты смеешься надо мной? Неужели сам в это веришь? — говорит мой разочарованный нейрон.