Канем упал, прижимая обе руки к ослепленному глазу. Фодио откатился в сторону от Уайльда, вскочил на ноги, и в ужасе уставился на брата. Уайльд стоял на его коленах; из его паха, отдаваясь в ноги, исходили волны боли, по сравнению с которой ощущения в разбитом лице значили не больше, чем укус москита. Он подполз к Канему и еще раз схватился за незащищенное горло. Фодио ринулся было вперед, и Уайльд отшвырнул его в сторону одним коротким ударом правой руки, не разжимая левой, пальцы которой смяли трахею. Тело Канема дернулось и вытянулось во всю длину.
Фодио шел по кругу, обходя этих двоих — живого и мертвого. Он искал оружие. Ночь качалась перед глазами Уайльда. Каждая капля дождя, упавшая на голову, отдавалась как удар дубинки. Земля у него под ногами вдруг встала дыбом, перевалилась с боку на бок и снова опустилась на место. Его вырвало, но он не выпускал горла противника. В отдалении он снова услышал ужасный предсмертный крик; краем глаза он, не отдавая себе отчета, следил за движениями Фодио, который сначала шарил в траве, а теперь всматривался в мокрую глину. Но Канем был мертв. Канем был мертв уже несколько секунд.
Фодио выпрямился; в руках у него была винтовка. Которая из винтовок? Это не имело значения. Жизнь и смерть так долго были лотереей. Кто-то с кем-то сражался, и кто-то убивал, а кто-то погибал, и никого особенно не заботило, кого какая участь постигла. Только жить означало продолжение проблем, страданий, и физической боли, тогда как смерть подразумевала всего-навсего забвение. Уайльд повернулся к черному глазку дула. Фодио, раздувая ноздри, не сводил с него глаз. Дуло поднялось, потом опустилось, но целью оставалось тело Уайльда. От груди к ногам, от ног вновь к груди. Фодио собрался, вдохнул… выдохнул. Уайльд ждал, также пытаясь восстановить дыхание. Смерть или жизнь, жизнь или смерть… Шансы три к одному.
Фодио нажал спусковой крючок. Металлический щелчок показался обоим громче раската грома. Африканец взглянул на бесполезное оружие, бросил его в Уайльда, и метнулся в сторону деревьев.
Уайльд последовал за ним. Он двигался с настороженной медлительностью, спотыкаясь на влажной земле, не отрывая глаз от темной тени впереди. Только сила воли заставляла его гнаться за этим человеком. Сердце требовало бежать на крики. Они не могли долететь издалека, а инстинкты точно говорили ему, где они раздавались. Но те же инстинкты велели ему не откликаться на них, выкинуть их из головы теперь же и навсегда, говорили, что ответ на этот запоздалый призыв лишь добавит в память страшную незаживающую рану. Мозг прибыл на помощь, подсказав, что Инга, живая, мертвая, или умирающая, не была больше его врагом, так же, как она никогда не была его другом. Но Фодио, живой, оставался опасным. Смертельно опасным. Хотя нет, Фодио не мог быть смертельно опасным. Его не научили искусству смертоносности.