– Дозволено ли мне будет задать вопрос, святой отец?
– Задавай, сын мой, но помни, что всякое пустословие безвозвратно похищает время, отпущенное нам Господом для занятий вещами богоугодными и полезными, – брат Тук оглянулся, ища взглядом кабатчика. – Эй, старый пень, где мальвазия?!
– Сейчас-сейчас, уже несу! – раздалось из противоположного угла трактира.
– Давай-ка побыстрей, если не хочешь, чтоб я выдернул твои ноги и скормил их свиньям!
– Так о чем это мы? – Он повернулся к ученику, юному и прелестному, как ангел, впервые слетевший из облачной выси на грешную земную твердь. – Ах да, латынь! Вот что я тебе скажу: это величайший из всех языков. На нем, как известно, написаны священные тексты Библии, и цезари, повелевавшие миром, в том числе и нашей родной Британией, также говорили на нем. А что мы видим сейчас? У нас на севере говорят по-одному, на юге, скажем, в Лондоне – по-другому. Шотландец валлийца с трудом понимает, а уж если из Франции кто приплывет, так вовсе по голубиному воркует, точно у него и зубов-то нет. Или вот, к примеру, возьми ирландца…
– Но я же только хотел задать вопрос! – в отчаяньи взмолился отрок.
– Разве я не отвечаю на него?
– Но ведь я еще его не задал!
– Велика ли в том беда? – отмахнулся монах. – Ты что, написал уже «Ave, Maria»?
– Нет, я слушал вас.
– Это верно, ибо послушать человека, умудренного жизнью, – почти то же, что самому прожить эту жизнь. Если, конечно, тут, – монах постучал себя в лоб пальцем, напоминающим корневище дуба, – не пустой чердак. – Он милостиво кивнул трактирщику, выставившему на стол пару жареных перепелок, флягу мальвазии и глиняную кружку. – Но вопрошай же, наконец, сколько тебя можно ждать?! – Брат Тук хлопнул флягу по днищу, и пробка, выскочив из горлышка, пролетела ползала.
– Мой дядя платит вам деньги за обучение, однако разве место для звучной латыни, а тем более священных текстов в этом вертепе грешных мирских удовольствий? – осторожно спросил ученик.
– Пытливость делает тебе честь, – опрокидывая вино в глотку и прислушиваясь, как стекает оно в объемистое чрево, кивнул учитель. – Однако глупость тут же лишает ее. Запомни, сын мой, познания твои не будут совершенными, если станут зависеть от непогоды, дурной еды или от того, что воздух напоен винными парами, а вокруг смеются шальные девицы. Кстати, вон та, рыженькая, очень даже ничего. Ну-ка, иди ко мне, голубка. Что же касается монет, то всякому Господь их дает уж точно не для того, чтобы копить и любоваться, но с единственной целью – пускать в дело. – Он притянул к себе девицу и прервал речь смачным поцелуем. – Что, как видишь, я и делаю, – наконец вернув свое внимание ученику, объявил он. – Милость Господа беспредельна! Уясни это, вступая в жизнь. Следование этой истине наполнит годы твои радостью, а иногда – и блаженством.