. В лагере она встретила художника, но у него нет красок. Не мог бы Олег прислать несколько тюбиков масляной краски?
Лина оставалась для детей все той же строгой матерью; напоминала, чтобы они продолжали играть на рояле, читали, ходили на концерты, не тратили попусту время, веселясь в сомнительных компаниях, и учились на собственных ошибках. Позже она убеждала Олега хорошо питаться – он сильно похудел, когда ему было чуть больше двадцати. Лина передала поздравления своей бывшей домработнице Фросе, недавно вышедшей замуж, и интересовалась, удалось ли Виктории, одной из ее иностранных подруг, уехать из Советского Союза – рискованный вопрос, который мог увеличить срок пребывания в лагере. «Бабушка не писала?» – с надеждой спрашивала Лина[511]. У мальчиков не было никакой информации об Ольге, и Лина умоляла их попытаться связаться с бабушкой, жившей в Париже. Сыновья старались это сделать, но все попытки были тщетны.
Писательница Евгения Таратута, которая познакомилась с Линой в лагере в Абези, вспоминала, что Лина «не верила по-настоящему в то, что с ней происходило, не верила, что это надолго, и в свой двадцатилетний срок не верила совсем»[512]. Возможно, в этом ей помогали принципы Христианской науки. Лина никогда не говорила о разводе; похоже, не верила, что ее браку пришел конец, хотя они с Сергеем начали жить отдельно почти десять лет назад. Лина продолжала любить своего мужа. Даже если он не мог помочь ей выйти на свободу, она хотела, чтобы он поддержал ее. Стремясь найти повод для общения, Лина велела сыновьям, чтобы сходили к отцу и спросили совета, как адаптировать его произведения для смешанного ансамбля ГУЛАГа. Письмо заканчивалось, как будут заканчиваться все ее письма, вопросом о здоровье «папы» (Сергея) и просьбой передать ему, что она его обнимает[513]. Увы, надеяться на взаимность не приходилось.
Лина довольно часто получала посылки из дома и делилась продуктами с Черницкой, Таратутой и другими женщинами; табак охранники забирали, а вместе с ним и многое другое. В следующем письме, отправленном 31 октября 1949 года, Лина повторила просьбу относительно нот и части продуктов. Очевидно, она получила песню из «Александра Невского», более подходящую для ее севшего голоса, чем арии Пуччини и Мусоргского. В этом письме содержится новый список необходимых вещей: свечи, марля, мешковина и «глюкоза в ампулах для инъекций» (последний пункт подчеркнут)[514].
Иногда отправлять письма разрешали реже, иногда чаще, поэтому Лина с особым нетерпением ждала писем от сыновей. Дням, когда приносили почту, радовались больше, чем редким выходным. Лина жаловалась, что мальчики пишут редко и очень коротко – по всей вероятности, опасаясь цензуры. «Возможно, в этом не всегда была их вина: те заключенные, кто был покрепче, убирали дома, где жила охрана, и часто находили выброшенные пачки писем, адресованные заключенным», – объясняет Таратута