Тесть стоял, не находя слов, прежде чем выдавить:
— Идиот… Я все сделаю, чтобы дочь развелась с тобой. Надо будет, я тебя…
— Во имя нормы? — хмыкнул Девяткин. — Ради порядка? Вы и пытались. Я ведь под следствием. Меня вызовут вновь. Откуда они узнали? Кто, как не вы, донёс, что я подвёз сбитую? Но, знаете, с точки зрения смерти, всё — ерунда. Я понял. Вы тоже… при смерти вы забудете суету… И… вдруг ещё при вас, Федор Иванович, ваш порядок и ваши ценности рухнут? Все, до мельчайших? Были — и нет?
Тесть сказал, выходя в холл:
— Объявлю их в розыск. Завтра… если ты мне не скажешь, где они, я с тобой по-другому… больно.
— Вы присылайте всё, что нужно к юбилею, Фёдор Иванович, — закончил Девяткин. — Будет всё классно.
Подавленный тесть вместе с качками ушёл.
Девяткин допивал чай, гадая, откуда вдруг из него всё это так кстати вылезло. Молчи он, в страхе потея, тесть бы обшарил дом — в лучшем случае, обошёл бы его целенаправленно сверху донизу и, возможно, что-нибудь бы нашёл…
Сотовый не звонил, Девяткин не реагировал. Он опоздал в банк, явно названивают оттуда…
Что, впрочем, банк? При чём тут банк? Всё сгинет, как сгинули банки Медичи, иудеев и финикийцев. Всё сгинет, если уже сейчас все — горничные, рабочие, что роют землю, тесть и сам он — не живы. Живы лишь относительно, раз сгинут. Живы все относительно августа сего года — и мёртвы для августа, скажем, две тысячи девяностого года. Мало того, живы лишь относительно выдуманных дат.
То есть они все и сам он живы не абсолютно.
Мысль потрясла его. Он смотрел в окно, а за стёклами мелькал клоун, которого не могло там быть, — боковым зрением отмечая этот факт, Девяткин не желал смотреть. Знал, что, пойди он сейчас в спальню, — клоун будет виден и там, как будет виден из ванной, и из гостиной, и с чердака, хотя это против законов физики, хотя не может привязанная вещь маячить сразу во всех окнах. Как невозможно, чтобы газ в этом клоуне прибывал…
Но по каким законам физики мирный Девяткин, банковский служащий, в один день убивает жену и дочь?
Подумав, что ночью страшно, а сейчас — нет, он вытащил из набора самый длинный нож и вышел через гараж.
Розы цвели, мусора в них прибыло: появился клок бархата, свежий, не истрепанный. Кто-то, видимо, зацепился ночью, ибо при свете стоило бы выдираться так отчаянно? Многий сор был старым — но многий и свежим, не только бархатный клочок. Хаос роз увенчивался вверху клоуном, истёртые краски на его пластике как бы проявились — особенно красный глаз, раньше вялый, а нынче агрессивно-пронзительный. Клоун похож был на астронавта в скафандре, украшенном узором странных пиктограмм. Оглядев пятно на плитах, которое не смыл слабый дождь, Девяткин, как и тогда, во вторник, влез на бордюр. И, как тогда, услышал шаги и соскочил.