— А дальше?
Ширяй по–прежнему стоял, стрелял глазами то на князя, то на посадника.
Любим сказал, не глядя на него:
— Ширя–ай!
И тот опять заговорил:
— Да, онемели мы! И вдруг… Ты вылезаешь, поднимаешься. Сухой сказал: «Молчите, олухи! Вы ничего не видели!» Я и молчал, пил, как свинья… — Голос Ширяя сорвался на визг: — А знаешь ты, как страшно было?! Сидели мы, дрожали, вот, думаем… и все…
— Да что ты городишь?! Опомнись!
— Я–то помню! А ты? Волколак!!
Тут и Любим вскочил. И Ставр. Игнат метнулся к князю, толкнул его в бок — и меч врубился в стол.
— Вон! — закричал Всеслав. — Всем вон! Всем! Всем!
Кричал — и бил, рубил, крошил, меч только и мелькал. Треск! Грохот! Звон!..
Упал. Лежал хрипел. Свет жег глаза, слепил. Кровь — как вино, холодная и кислая. Рот не разжать.
— Игнат! Игнат!..
Завыл, застонал! Душно! И тяжело, словно опять медведь на нем, и рвет, бьет лапами. Хозяин!
Ничего. Тишина. И сколько было так, не знал — миг, день, неделя, год…
Нет, час всего, а то и меньше. День на дворе. А он лежит в одном исподнем у себя. Век не поднять, рта не раскрыть. Гул в голове. Язык опух, не повернуть его — искусан весь. Кровь липкая течет…
Игнат кричит:
— Князь! Князь!
Нет, не кричит он, шепчет, поднимает, трясет его, просит:
— Выпей, полегчает!
И рот ему разжал, и влил воды. Пил, поперхнулся, снова начал пить. Клацал зубами.
Отпустило! Упал. Глаза открыл. Да, точно — день. Он слабо улыбнулся, жив, не обманула! Хотел сказать, чтобы налил вина — не смог, язык не слушался. Потом глаза сами собой опять закрылись. Брат говорил: «Не бойся смерти. Жизнь — это сон, смерть — пробуждение». И он заснул…
Очнулся. Все болело. Вот опять… Ведь знал же, кого звал! И чуял ведь: вошел — как варом окатили.
Нет! Как было, так и было. Кем ты рожден, тем и умрешь: ни крест, ни оберег не оградят. Волк — он и есть волк, волк–одинец, волк в княжьей шкуре, зверь…
Взвыл! Затрясся! Сжал зубы, скорчился, завыл.
И… Тишина. И свет. И боли словно не было. И голова легкая. И на душе покой. Стер ПОТ 90 дба; Л5Г на ббК, полежал. Бее хорошо, все хороши, и день хорош. Вот только боязно! Чего? Блажь это, князь! Ты — князь, ты — человек, как все, не волколак, не лгал ты, не казнил, а был любим, сынов взрастил и отчину держал, а срок пришел… Поежился. Уперся в изголовье, сел. Позвал:
— Игнат!
Игнат принес воды — заговоренной, из криницы. Игнат всегда имел ее про запас; чуть что — подавал, не спрашивал. Владыка гневался, говаривал: «Негоже пастырю!» Так пастырь — он, владыка, а не я, а я такой же, как и все, обыкновенный.
Напившись, лег. И вдруг спросил: