Роальд Васильевич взял трубку.
Откровенно говоря, где-то за секунду до этого момента его осенило, и он знал, чей голос услышит. Все-таки знал!
Придавленный, плоский голосок:
— Роальд Васильевич?
— Я.
— Узнаете? Жрец Ка. Свершилось?
— Что?
— Бросьте! Вы знаете что. Все сгорело?
— Почти ничего.
— Неправда! Что нужно, то сгорело. А что-то исчезло до пожара… нет-нет, не пытайтесь! Я звоню из автомата.
— Я ничего и не пытаюсь.
— И не надо. Сейчас вам будет не до того, вы будете заняты совсем другим делом. Теперь между нами не может быть недоверия, и то, что я скажу сейчас, вызовет у вас неодолимое желание бежать на помощь. Хорошо слышно? Запишите адрес! Взяли ручку? Берите, я подожду… пишем: Каширский вал, дом четырнадцать, квартира сорок вторая. Успели записать? Это важно, потому что через двадцать минут, едва ли позже, в этой квартире произойдет убийство. Можете еще успеть на спектакль. Жаль, что он не вполне удался, правда? Все слышали? Приезжайте, капитан! Поспешите!
Трубку положили.
Роальд Васильевич машинально положил трубку тоже, тут же пожалев, — надо было ведь попытаться засечь номер…
Какой же голосок гадкий! Противный, сдавленный, даже мертвый какой-то!
Убийство произойдет так же наверняка, как наверняка должна была сгореть и сгорела-таки папка? Что можно было сделать?
Капитан заглянул в справочник и набрал номер ЦАБа.
— Мой? Проверяйте!
Взглянул на часы. До чьей-то неминуемой смерти осталось около шестнадцати минут Он представил себе грубое, прочное, с раз и навсегда застывшим «начальственным» выражением лицо Капустина… что там говорить? От работы отстранит туг же…
Звонок.
— Там проживает… записывайте: проживает Маркин Илья Михайлович… Участковый? На месте, наверное. Пишите телефон…
Капитан набрал номер участкового, затем — районного отделения. До чьей-то смерти осталось одиннадцать минут.
— На месте должен быть. Сказать, чтобы по этому адресу зашел? А что там? А то вызовем патрульную? Ясно.
Сколько осталось?
Роальд Васильевич подумал еще, а потом набрал номер квартиры на Каширском валу.
Длинные гудки.
Трубку сняли.
— Я.
— Мне Илью Михайловича! Илья Михайлович?! (Слава Богу, жив!)
— A-а! Неужели Роальд Васильевич?! Где вы?! Ну что же вы?! Сейчас уже будет поздно! Сейчас меня уже убьют! Мы, конечно, все равно еще пообщаемся, но вот успеем ли при жизни. Если не справлюсь сам, приглашаю на свои похороны, капитан! Я должен был поспеть в три места!.. Извините, мне некогда! Жду!
Это был все тот же придавленный голосок.
Конечно, хотелось дождаться Бориса. Очень в такой ситуации не хватало его примирительно-неопределенных пожеланий типа «шел бы ты стричь купоны» или «в следующей жизни подсуетишься, не ярись»; его якобы «южнотихоокеанских» поговорок («хакеле» и «опале»), вроде бы соответствующих по смыслу посконным «авось» и «хрен с ним»… Не хватало Роальду насмешливого взгляда и тона, уютной самоуверенности напарника. Весь же день, как назло, судьба подсовывала ему то огромное, голое, равнодушно-тупое «личико» Андрюши Соловьева, то бестолково встревоженного Магницкого, чаще же всего — перепуганно улыбавшуюся невпопад Машеньку… Казалось, даже сейчас где-то за вешалкой или между шкафами притулилась тощая фигурка (длинноногая все-таки девушка), и улыбка то гаснет, то опять трепещет неуверенно, вроде луны на ветреном облачном небе… Но, согласись с самим собой, Роальд, — девочка недурственная и к тебе расположенная…