>177 Цитата из стихотворения «Рассуждение о критике» (1711) Александра Поупа (1688–1744).
>178 Deo Volente (лат.) – если Богу будет угодно.
>179 В действительности семья не знала о связи Брэнвелла с Лидией Робинсон вплоть до июля 1845 г., то есть еще полтора года. Гаскелл намеренно смешивает порядок событий, чтобы найти внешние причины для депрессии Шарлотты и скрыть ее любовь к К. Эже.
>180 Холодность мадам Эже объяснялась растущей привязанностью ученицы к учителю. Гаскелл знала об этом: во время ее визита в Брюссель мадам Эже отказалась с ней встретиться, узнав, что она подруга Ш. Бронте.
>181 Очень набожная; богомолка (фр.).
>182 Имеются в виду противники официальной церкви в Англии и Шотландии XVI–XVII вв.
>183 Королевский Атенеум (фр.) – среднее учебное заведение для мальчиков, в котором К. Эже преподавал в 1829–1855 гг.
>184 Мэри Тейлор уехала в Новую Зеландию.
>185 Окончание этого абзаца и дальнейшее изложение истории Брэнвелла и Лидии Робинсон были опущены в третьем издании книги из-за угрозы судебного преследования со стороны миссис Робинсон (к тому времени леди Скотт). Юристы Гаскелл даже были вынуждены опубликовать опровержение в «Таймс» (30 мая 1857 г.). Непроданные экземпляры первого и второго изданий были изъяты с полок книжных магазинов.
>186 Преподобный Эдмунд Робинсон, муж Лидии.
>187 Последующий текст представляет собой выдержки из двух писем Шарлотты к К. Эже (от 24 июля и 24 октября 1844 г.).
>188 Ничего я не боюсь больше, чем безделья, инерции, летаргии всех способностей. Когда тело пребывает в летаргии, жестоко страдает дух; и я бы не знала этой летаргии, если бы могла писать. Прежде мне случалось сочинять целыми днями, неделями и даже месяцами, и не без успеха, поскольку Саути и [Хартли] Колридж, два лучших наших автора, которым я послала свои рукописи, любезно одобрили их, но в настоящее время мое зрение сильно ослабло, и если я буду много писать, то ослепну. Слабость зрения – ужасное лишение для меня, а иначе знаете, что бы я сделала, мсье? Я написала бы книгу и посвятила бы ее своему литературному наставнику, единственному мастеру, которого я встретила в жизни, – Вам, мсье! Я часто говорила Вам по-французски, как я уважаю Вас, как я обязана Вашей доброте и Вашим урокам. Я бы хотела сказать это однажды по-английски. Но этого не произойдет, нечего об этом даже и думать. Литературная карьера для меня закрыта. <…> Не забудьте написать мне, как Вы поживаете и как чувствуют себя мадам и дети. Надеюсь, Вы мне скоро напишете; эта мысль меня радует, поскольку память о Вашей доброте никогда не сотрется из моей памяти, и, пока она будет жива, уважение, которое Вы во мне пробудили, также пребудет со мной. Примите, сударь, и т. д.