Я успел провести в трущобах три недели, не только выступая перед изысканной публикой, но и выполняя бесплатно всякую нехитрую работу — например, перетаскивал деревянные ящики, из которых местные жители сооружали свои лачуги, — или подменяя где-нибудь приболевших учителей математики, когда судьба свела меня с Роберто Гальярдо, аргентинцем лет тридцати, сутулым и огненно-рыжим; я не раз замечал, как он бродит по свалке, и принимал его за одного из своих собратьев. Но Роберто был не из наших. Мы повстречались в пивнушке, куда я забрел после захода солнца, в надежде слегка заглушить свою совесть и заработать право на мирный сон (средство было весьма действенным: в результате я мог проспать всю ночь, не терзая себя вопросами без ответов). Роберто поинтересовался, свободно ли сиденье слева от меня, и, получив утвердительный ответ, уселся за барную стойку. Разговор он начал весьма банально: “Да, жизнь здесь не сахар, что и говорить”. В ответ я честно поведал о себе и о том, как оказался в Боливии, а под конец признался, что, судя по всему, зря теряю время. Роберто заверил меня, что наши трущобы — настоящий райский сад по сравнению с нищими кварталами Мехико, где полицейские средь бела дня обирают тех, кого угораздило попасться им на глаза. Над городом висел жирный смог, такой густой, что лучи пепельного солнца едва пробивались сквозь него. Смерть в тех краях была рутиной. А для тех, кто больше не мог выносить такую жизнь, избавлением. То и дело какой-нибудь мальчонка засыпал, вдыхая запах клея, чтобы больше не проснуться; его укладывали в картонную коробку, священник произносил заученные слова, которые повторял изо дня в день на похоронах таких бедолаг, и делу конец. Никто не задавался вопросом: “А зачем он вообще рождался?” Роберто поведал мне несколько мрачных историй, а потом спросил с лукавым огоньком в глазах, не вязавшимся с кошмаром, о котором он только что говорил: “Как по-твоему, мы могли сделать для них что-нибудь? Не для всех, конечно, но хотя бы для самых лучших?” Как я вскоре узнал, “для самых лучших” означало для самых красивых. Роберто замолчал, предоставив мне право задавать вопросы. Этот тип сразу заинтересовал меня, он напоминал ловкого политика, у которого всегда найдется нужная карта в рукаве, чтобы спасти игру. Как ни странно, вполне очевидный в таких случаях вопрос “Почему я?” пришел мне в голову не сразу. Отчего Гальярдо выделил из нашей группы именно меня? Если хотя бы половина того, о чем он рассказывал, была правдой, по нему определенно плакала тюрьма. Впрочем, сначала я решил, что мой новый знакомый сочиняет небылицы, набивая себе цену. Кто из нас не представал героем или злодеем, болтая со случайным знакомым за стойкой, кто из нас не рассказывал историй о покорении горных вершин или охоте на львов, опираясь на сведения из журнала “Нэшнл джиогрэфик”, бегло пролистанного в очереди к дантисту. Я и сам как-то раз на целый вечер превратился в лидера неонацистской группировки, чтобы произвести впечатление на валькирию с серебряной свастикой в ухе. Когда Роберто признался, что спасает жизни и достает из грязи жемчужины, я только фыркнул. В ответ он разразился пламенными инвективами в адрес мракобесов-католиков и ханжеского общества, не желающего признавать благородную миссию Клуба.