Я в нескольких словах рассказал ей, что случилось с Олни, не упоминая о том, что он, видимо, был втащен в машину, переехавшую его, и затем выброшен в другом месте. Её не следовало посвящать в версию об убийстве.
— Теперь другое, — продолжал я. — Я уже вас предупреждал, что хочу задать вам один вопрос. У Олни было больное сердце?
— Да, — отвечала она. — Вы хотите знать, мог ли по этой причине несчастный случай оказаться для него роковым скорее, чем для всякого другого? На это я вам определённо отвечу: да. Ужасно жаль его. Он мне нравился.
— Я в этом не сомневаюсь… А кому ещё было известно о том, что у Олни болезнь сердца?
— Он мог рассказать об этом множеству людей. Некоторые больные — да и здоровые иногда — любят поговорить о своих болезнях.
— Знаю. Они часто надоедали мне такими разговорами. А Олни не обращался до вас к какому-нибудь другому врачу?
— Он мне об этом не рассказывал, — ответила она холодно. — Какое вы имеете право меня допрашивать?
— Ровно никакого, доктор Бауэрнштерн, — усмехнулся я.
Служанка подала чай, хотя явно предпочла бы угостить меня синильной кислотой. Удивительно непосредственное существо была эта женщина! Ни за что не доверил бы ей никакой тайны.
Чай был на столе, и хозяйке волей-неволей пришлось переменить тон, несмотря на неприязнь, которую я, видимо, вызывал в ней.
Разливая чай, она сказала:
— Когда меня называют «доктор Бауэрнштерн», я чувствую себя самозванкой.
— А разве это не настоящая ваша фамилия?
— Я ношу фамилию покойного мужа, — пояснила она, — знаменитого венского педиатра Бауэрнштерна. Он умер два года назад, и мне до сих пор как-то неловко, когда меня называют «доктор Бауэрнштерн», словно я выдаю себя за человека, который знал в десять раз больше.
— Да, это понятно. Но отчего же вы не практикуете под собственной фамилией, как очень многие замужние женщины-врачи?
Она посмотрела на меня с гордым вызовом.
— Я не хочу, чтобы думали, будто я стыжусь немецкой фамилии. Я гордилась тем, что ношу её. Муж мой был великий человек.
— Он был эмигрант?
— Да, конечно. Когда нацисты водворились в Австрии, он потерял всё, кроме своей репутации. Её они не могли у него отнять, как ни старались.
Это было сказано, разумеется, с глубокой горечью, но я уже не раз слышал, как люди со злобой говорили о нацистах, а потом оказывалось, что их этому научили в Берлине, где они проходили специальный курс шпионажа. Такие манёвры не требовали особой хитрости.
Я оглядел комнату. Но хозяйка была не из тех, кто выставляет фотографии близких людей в своей гостиной.
В дверь позвонили. Ни один из нас не обратил внимания на этот звонок.