Но ошибка была совершена, и Сюзанна хотела идти до конца того пути, который был взят ею, как бы он ни был безрассуден. И она зарыла голову в подушки, боясь, чтобы в соседней комнате не услышали ее рыданий.
— О! Мишель, — плача, бормотала она очень тихо, в неодолимом желании говорить с ним, высказать ему свою муку, ему, который, может быть, даже в мыслях был далек от нее… — Мой Мишель, мой жених, мой муж, у меня горе…
Колетта заставила горничную повторить себе два раза краткие объяснения Сюзанны.
— Мисс Северн напишет мне по прибытии на место?
— Да, сударыня.
— Но вы уверены, что она вам не сказала, почему ее вызвали в Париж или по крайней мере, имя особы, вызвавшей ее?
— Мисс Северн сказала мне только: „очень старый друг“.
— Это м-ль Жемье! Это похоже на Сюзанну! — заключила Колетта.
Затем, оставшись одна с Низеттой, она небрежно села в уголок маленькой гостиной, где она имела обыкновение садиться в часы, свободные от светской суеты… И там она вздохнула, с потухшим взглядом, печально сложив губы.
Уже давно, гораздо раньше Мишеля, с более равнодушной покорностью она примирилась со странностями Сюзанны. Даже в эту минуту она не была обеспокоена, она едва была удивлена, но она признавалась себе, что ей была неприятна, немного раздражала ее, эта новая выходка ее кузины. Кастельфлор без Роберта, без Мишеля, без Сюзанны терял свою прелесть. Колетта сердилась на м-ль Жемье, отнявшую у нее ее Занночку… И во имя какой прихоти, один Бог ведает! Она сердилась на Сюзанну, уехавшую, не спросив ни у кого совета, по зову, достаточно странному, помешанной старухи! Она сердилась на самое себя, чувствуя себя такой вялой, такой праздной, такой бестолковой в своем одиночестве.
Г-жа Фовель снова вздохнула, и этот раз вздох ее походил на зевок. Низетта ворчала, она хотела играть со „взрослой“. Присутствующая „взрослая“ ответила довольно резко. Короткий ответ и, еще более, сухой тон ответа казались такими необычными в этих всегда улыбающихся устах, что девчурка не настаивала. Приняв вид оскорбленного достоинства, она подошла посмотреть в окно.
Колетта оставалась на диване, нетерпеливо постукивая своими светлыми туфельками о серый с разбросанными по нему розовыми маками ковер, и уже у нее явилось раскаяние, что она „грубо“ поступила с Низеттой. Однако, маленькая Низетта не была злопамятна. Вскоре она перестала дуться, сильно заинтересованная тем, что она видела в окно.
Со стремительным движением она захлопала ручками и повернулась к матери:
— Вот Тонти! Тонти идет!
Г-жа Фовель пожала плечами.