Она забирается на мотоцикл и подмигивает мне.
— Прокати меня, Мэтью.
Я газую.
— Держись крепче.
Не каждая девушка походит для езды на мотоцикле. Одна или две из них так крепко за меня цеплялись, что оставили следы от своих ногтей, да так, что боль от этого проняла меня до самых конечностей. В другой раз, девица наоборот не слишком хорошо ухватилась — была слишком занята тем, чтобы улюлюкать и размахивать руками в воздухе — и со мной чуть сердечный приступ не случился, когда она свалилась. Слава богу, она не поранилась. Ди сжала меня, как надо — одной рукой обняла меня за пояс, а другая рука — у меня на бедре, как же прекрасно чувствовать, как ее грудь прижимается к моей спине, а подбородок ложится на мое плечо.
Я с радостью готов катать ее не только на своем байке, но и готов снова и снова усаживать ее верхом на себя.
После того, как мы подъезжаем к моему дому, паркуемся на частной парковке и направляемся в лобби. Долорес любуется впечатляющей архитектурой, пока я достаю почту из своего ящика. Когда мы входим в квартиру, я говорю Ди, чтобы она чувствовала себя как дома и прыгаю в душ. После того, как вытерся, натягиваю пару джинсов и фланелевую рубаху. Оставив ее расстёгнутой, я возвращаюсь в гостиную в поисках Долорес. Она смотрит в панорамное окно.
— Думаю, теперь я буду называть тебя «Верхний Вест-Сайд», — говорит она мне, улыбаясь.
— Но «Бог» подходит намного больше.
Она направляется к книжному шкафу.
— Замечательные фото.
Она смотрит на одну, где я в прошлом году снял Маккензи, которая посылает в камеру воздушный поцелуй. От вспышки ее голубые глаза здесь светятся по-особенному.
— Это Маккензи, — объясняю я. — Племянница, о которой я тебе говорил в среду вечером… которая технически таковой не является.
Я показываю на другое фото, что стоит рядом.
— А это мои родители.
Это черно-белая фотография — моя мама выглядит блаженной, отец грозным, их каждодневное выражение.
Я достаю камеру, чтобы убедиться, что у меня еще есть пленка, проверить линзы.
— У тебя есть комната для проявки пленки? — спрашивает она.
— Вообще-то есть.
В ее глазах появляется взгляд, который мне уже становится знакомым — тот самый, который говорит, что она возбуждается.
— А ты мне ее покажешь?
Я убираю камеру и поднимаю руку.
— Прямо туда.
На самом деле, это встроенный шкаф, без окон и достаточно большой, чтобы там поместились полки с реактивами и стол и с ванночками для проявки фотографий. Конечно же, тусклый коричневый свет. Я закрываю за нами дверь, когда Долорес оглядывается по сторонам. И тут на меня накатывает то чувство, когда мы играли в «Семь минут в раю» в возрасте тринадцати лет. Но в те времена, «рай» не был таким великолепным.