Аша долго вглядывается в мое лицо, прежде чем ответить.
– Твой любовник правит балом, – говорит она спокойно, без эмоций. – Он выбирает пьесу, увольняет неугодных ему актеров. Все это надо сделать до того, как занавес поднимется.
– И тогда что?
На ее лице появляется улыбка Моны Лизы.
– А потом начнется танец марионеток.
В моей голове происходит вспышка гнева, но я слишком поздно нахожусь с достойным ответом. Аша уже ушла.
Я поворачиваюсь и смотрю в окно. Небо темно-серое, наверное, надвигается гроза. Когда я была маленькой, я боялась грозы. Но теперь при мысли о шторме мне вспоминается океан. Его порывистые волны с шапками пены порождают чувство тревоги и опасности, но они прекрасны.
– Я красивая, – говорю я сама себе. Это так странно, потому что раньше я думала, что красивыми могут быть только принцессы. Но нынче все изменилось. Словно я придала иное значение чему-то более насыщенному, темному и чувственному. – Я красивая.
Это как мантра, речитатив, устремление. Я сажусь за стол. Работать одной – так спокойно.
В юности я не мечтала о профессии консультанта, но знала, что хочу заниматься цифрами и стратегиями. В старших классах я влюбилась в прекрасное уравнение Эйнштейна, ребенком обожала играть с отцом в шахматы… хотя он утратил интерес к игре, когда мне было лет тринадцать… я как раз начала регулярно у него выигрывать.
Что Мелоди сделала бы со своей жизнью, останься она в живых? Ее мечты о будущем были текучими, словно ртуть. Вот она собирается быть танцовщицей, а на следующий день уже мечтает о карьере актрисы; а однажды она отвела меня в сторонку и призналась, что хотела бы красть драгоценности. Она сказала, что не стала бы даже продавать все эти камни, а просто прятала бы их у себя на чердаке, пока не скопилось бы столько, что они начали бы светиться в темноте, как ночное небо, расцвеченное миллиардами звезд.
Мне тогда было примерно семь, и я помню, как захихикала от восторга, представив себе эту картину. В те дни Мелоди часто заставляла меня смеяться. Она была такая живая, такая забавная. Я любила ее. Думаю, мои родители тоже ее любили… но их любовь не была безусловной.
В конце концов, она зашла слишком далеко и, как сверхновая звезда, вспыхнула настолько ярко, что сожгла сама себя. А родители просто отвернулись от этого зрелища, притворившись, что ничего не было, и сфокусировались на мне. Я никогда не горела так ярко, как Мелоди, но мой свет был стабильным и устойчивым; именно это от меня и требовалось, чтобы получить любовь, которой лишилась Мелоди. Отец велел не лить слезы по ней. Он сказал, что для нас ее больше не существует. Я подчинилась. Но по ночам все равно утыкалась в подушку и поливала ее слезами. И все же обо мне заботились, а ее… просто стерли.