А вот работу свою он любил. Он и дюжина его коллег сидели под очень яркими лампами и обследовали неисправные компьютеры, которые присылали магазины со всей страны. Он знал, как хрупки маленькие думающие пластинки, как они сложны и загадочны.
Никто не мог разгадать их до конца; никто на самом деле не мог сказать, почему они вдруг выходили из строя или делали странные вещи. Давно уже никто не доискивался до причин, просто меняли детали до тех пор, пока устройство снова не заработает. Он часто думал, как много в мире зависит от этих приборов, а ведь это всегда исключение, почти чудо, если они делают именно то, что должны. Вечером, в полусне, эта картина его тревожила — все эти самолеты, оружие с электронным наведением, серверы в банках — порой тревожила так сильно, что начинало колотиться сердце. Тогда Эльке раздраженно спрашивала его, почему он не лежит спокойно, лежать с ним рядом — это все равно что лежать в постели с бетономешалкой, и он извинялся и вспоминал, как мать говорила ему, что он слишком впечатлителен.
Как только он вышел из вагона, зазвонил телефон. Это была Эльке, она сказала, чтобы вечером, по дороге домой, он купил огурцов. В супермаркете на их улице сейчас очень дешевые огурцы.
Эблинг пообещал и быстро попрощался. Телефон снова зазвонил, и какая-то женщина спросила его, хорошо ли он подумал, от такой, как она, откажется только идиот. Или он смотрит на это иначе?
— Нет, ответил он не раздумывая, он смотрит на это совершенно так же.
— Ральф! — Она засмеялась.
Сердце у Эблинга стучало, в горле пересохло. Он положил трубку.
По дороге в контору он был очень смущен и нервничал. Очевидно, голос прежнего владельца номера очень походил на его. Он снова позвонил в абонентскую службу.
— Нет, сказала женщина, — ему нельзя так просто дать другой номер, только если он заплатит.
— Но этот номер принадлежит кому-то другому!
— Не может быть, ответила она. — Для этого есть… — Меры безопасности, я знаю! Но мне постоянно звонят вместо… Знаете, я техник. Я понимаю, к вам все время обращаются люди, которые ни малейшего понятия ни о чем не имеют. Но я-то специалист. Я знаю, как… Она сказала, что не может ничего сделать. Она переправит его заявление дальше.
— А потом? Что будет потом?
— Потом, — сказала она, — будет видно.
Но она за это не отвечает.
В то утро он не мог сосредоточиться на работе. Руки дрожали, а в обед ему не хотелось есть, хотя давали шницель по-венски. В столовой не часто бывал шницель по-венски, и обычно он радовался уже накануне. Однако на этот раз он отнес свой поднос с недоеденной наполовину порцией, отошел в тихий угол столовой и включил телефон.