На следующий день Рода предложила мне сесть вместе за пианино. Я признался, что не умею играть, но она сказала, что это неважно. И я сел рядом с ней.
— Закрой глаза, — сказала она.
— А ты?
— Я уже закрыла, — сказала она. — Хотя правый у меня никогда до конца не закрывается.
— И ты им видишь?
— Да. Всегда.
Я закрыл глаза.
— Положи руки на клавиши, — сказала она. — Просто слушай внимательно, и пусть пальцы сами играют что хотят.
Несколько минут прошли в молчании. Воздух между нами уплотнился и медленно пульсировал.
Ее первая, низкая нота разлилась гулом. Потом она извлекла еще несколько, и они заняли свои места в воздухе.
— Здорово, — сказал я.
— Слушай, — шепнула она.
Я слушал, пока некоторые из нот вокруг не стали как будто моими, а потом и не как будто. И не так уж плохо у нас получалось: раздробленная мелодия, складная, потому что дыхание Роды было совсем близко к моему.
Не знаю, долго ли мы играли, зато твердо знаю, что хотел бы, чтобы это никогда не кончалось, но все как-то вдруг кончилось, и отец захлопал откуда-то сзади — громкий, режущий уши звук.
— И как она тебе, эта Рода? — поинтересовалась моя мать. Она срезала жир с куриных грудок.
— Вежливая, — сказал я.
— А еще?
Я пошевелил кучку из комков желтого жира на краю разделочной доски.
— Чудная, — сказал я.
— Да?
— Ага. И, по-моему, никого не боится. Может, только свою маму.
Моя мать рассмеялась. Потом взъерошила мне волосы.
— Ой, — сказала она. — Извини, — и схватила полотенце, чтобы вытереть жир. — Красивая? — на этом ее голос потух.
— Нет, она инвалидка, — сказал я, и мать снова рассмеялась.
Всю неделю я ждал, когда опять сяду с Родой за пианино, но едва я в пятницу вечером приехал к отцу, как он усадил меня в машину, и мы, все втроем, помчались к ее родителям. Звонила ее мать.
— Что она имела в виду? — повторяла Рода. Она сидела в плаще, зажав руки между коленями.
— Не волнуйся, — каждый раз отвечал ей отец. — Я уверен, что у них все нормально.
Но когда мы доехали до места, ни Рода, ни отец не могли открыть дверь. Они стучали и стучали, а ответа все не было — изнутри доносилось только собачье ворчанье, но никто из них не решался просто повернуть ручку и войти.
Наконец мое терпение кончилось. Я толкнул дверь, и она широко распахнулась.
— Войдите, — крикнула мать Роды. — Билли, ты почему не открываешь?
— Папа! — позвала Рода.
Отец Роды пришлепал по коридору в овчинных тапочках.
— Привет, Рода. Что случилось?
Рода повернулась к моему отцу.
— Прости, — сказала она. — Поедем домой, ладно?
— Вот бред, — сказал отец, когда мы снова сели в машину. Рода промолчала. Она только поплотней запахнулась в плащ и смотрела на шоссе. Я принялся играть с пепельницей на ручке дверцы. Сначала вытащил все обертки от жвачки, потом затолкал обратно. Открыл и захлопнул металлическую крышечку раз пятьсот.