— Ага! Я даже анекдот один знаю про это! — Сиплый опять перебил Квашню. — Один мужик говорит: «У нас колхоз — миллионер»! Другой его спрашивает: «Такой богатый»? А тот отвечает: «Да не! Несколько миллионов государству должен»!
В темноте раздался приглушённый смешок Степана.
— Так мне рассказывать или нет?! Или тебя слушать будем? — вскипел Квашня.
— Всё, всё, Михалыч, умолкаю…
— Вот блин, с мыслей только сбиваешь! На чём это я?.. А! Ну, народ‑то озлобился, голодные времена настали, везде смута да разбой. Кто с ружьём в деревню пришёл, тот и победитель. Корми его, народ, значица. Только этот нахлебник уйдёт, как другой лезет. И так — без передыху. А мужичку всё нипочём, работу делает, живёт припеваючи. Всех кормит, да и сам с семьёй с голоду не пухнет. Вот и озлобился народ колхозный, типа, мужичок для Советской власти, что кость в горле. Начали к нему разных «комиссаров» слать с проверками. Обвиняли, что от народа добро прячет. А он им: так сам нажил, своими, мол, руками… Но люди, они такие, пока самих лихо не коснётся — не успокоятся. Взялись угрожать. А потом и вовсе с колами прибежали к дому. А он тогда в отъезде был. В город товар возил, да для семьи гостинцы прикупить хотел. Только жена с детишками и пара домработников во дворе находились… Народ поорал для сугреву, а потом за колы и взялся. И ни дети плачущие не помогли, ни работники. Паренёк один, молодой совсем, беспризорщина. Его мужичок выходил, на ноги поставил. Да так тот и остался на мельнице. За хозяйством скотным у них присматривал. Вот он и встал поперёк толпы с вилами. По — хорошему просил людей уйти… В общем, забили колами и его, и жену мужика того насмерть. Хорошо, что детишек хоть пожалели, в живых оставили. А хозяин как вернулся да про это узнал, опечалился сильно. Любил он их, да уважал. Похоронил с почестями, чин по чину, а на берегу неделю из брёвен статуи строгал. Чтобы, значит, памятники сделать… Стоят ли они по сей день, не знаю. Но только вырубил так печально, что у народа при виде статуй этих волосы дыбом не только на голове вставали. Бояться начали мельницы, за три версты обходить. А мужичок не стал никому зла чинить. Решил, что Бог и сам всё видит да накажет виновных. И судьбу дальнейшую решил не испытывать. Собрал скарб нехитрый, да детишек в повозку, с работниками рассчитался — с думами о будущем. Никого не обидел. И подался в земли вольные, на Урал. Где он осел — никому не ведомо. Да живут, поди, где‑то потомки его. Память о нём хранят. Как о таком не хранить?
Квашня опять помолчал немного и тяжело вздохнул.