А Бонапарте и не жалел о случившемся. Якобинцы были инициаторами большинства направленных против него заговоров, так что разгромить их при оказии покушения роялистов было просто как в пословице "вторым жарким" из одного огня, который теперь ожидал шуанов. То, что экс-якобинец Фуше безжалостно преследовал якобинцев, будучи свято уверенным в их невиновности, Наполеон отметил словами:
- Ах, этот Фуше! Всегда он одинаков. Впрочем, это уже не имеет никакого значения, сейчас я уже освободился от них.
Его тоже не волновали моральные аспекты операции, ибо государственная необходимость, освещенная именем Макиавелли10, была возведена им на алтарь гораздо выше, чем мораль. И если бы в то время кто-нибудь обвинил его в жестокости (историки-роялисты с удовольствием занимались этим в эпоху Реставрации), он, несомненно, ответил бы словами Уайльда: "Жестокость, временами, бывает нашей повинностью, ибо нет ничего более подлого, чем оказывать милость несчастным, осужденным самим Богом".
11
Чтобы выиграть свою великую игру до конца, Фуше должен был исключить всех остальных участников покушения, а вот это уже было нелегко. Два посланных в Бретань агента, которые должны были отравить Кадудаля, были раскрыты и повисли на дереве. В свою очередь, все парижские конспиративные квартиры, указанные Карбоном, оказались пустыми.
Лимулена, спрятавшегося в заброшенных подземельях собора святого Лаврентия, так никогда и не схватили. Полиции лишь удалось выяснить, что, прежде чем исчезнуть окончательно, на какое-то время он мелькнул в Бретани. В одном из прибрежных монастырей нашли его бывшую невесту, которая, потрясенная ужасами 24 декабря, постриглась в монахини, перед тем вернув обручальный перстень жениху-убийце. Может именно поэтому многие историки и литераторы посчитали покушение на улочке Сен-Никез самым романтическим за всю наполеоновскую эпоху11.
Сен-Режан на свою беду из столицы не выехал. Спустя несколько дней после взрыва "адской машины", тяжело раненный в руку, он потащился в сторону Лувра. Страдания его были ужасными - он практически оглох и ослеп, из носа и рта лилась кровь. На Королевском Мосту он свернул в комок одежду возницы и выбросил в Сену, а потом с огромным трудом добрался до своей комнатушки в доме на улице Пруварес и свалился на кровать. К нему тут же вызвали священника (это был дядя Лимулена, иезуит Клосривьер) и врача. Оба эти человека догадались, откуда взялись раны, но никто из них Сен-Режана не выдал, потому что первый из них ненавидел Наполеона, а второй ненавидел доносы. Впоследствии оба заплатили за это тем, что несколько лет видели небо в клеточку.