— Ну, так что ж из этого? Кажется, невелика беда!… — ответила та, пришлепывая салфеткой мокрое место на скатерти. — Дом под театр большой строит. Теперь катанье около него началось, — ну, совершенно, как по Елисейским Полям в Париже… решительно все ездят!… — засыпала она опять словами.
— Ведь больно… я хотел только это сказать… — пробормотал Грунин, воспользовавшись минутой, когда Марья Михайловна пригубила свой кофе.
— Видите, какой характер у человека отвратительнейший? — обратилась ко всем Марья Михайловна, с сердцем ставя чашку на блюдце. — Покоя от него нет, целые дни ворчит и брюзжит!…
— Я не ворчу совсем, а только…
Марья Михайловна схватилась за уши.
— Довольно, ради Бога, довольно, не делай мне сцен хоть в гостях! — величественно добавила она, опуская руки и одарив мужа уничтожающим взглядом. — Удивляюсь, как это я могла двадцать лет с таким человеком прожить?!
— Что ж такое с Пентауровым случилось? — поспешила сказать Серафима Семеновна, чтобы прекратить супружеские недоразумения.
— Ой! — вдруг громко произнес Шемякин, сидевший на противоположном конце стола рядом с женой.
Все оглянулись в их сторону; Анечка покраснела до ушей.
— Аня щиплется, маменька… — сохраняя серьезный вид, заявил Шемякин.
— Все лжет, противный! — воскликнула Анечка. — А если я скажу, какие ты мне сейчас на ухо глупости шептал?
— Я если я скажу, какие ты мне умности шептала?
— Не смеешь!
— Она сказала: вот и я с тобой так…
Анечка вскочила и зажала ему рот салфеткой.
— Господи, как я только могла за такого глупого замуж выйти?!
— Бабушка… — тоном изнеможения обратился, освободившись от салфетки, Шемякин к Аграфене Степановне. — Она меня в гроб вгонит дерзостями: в час шестьдесят раз дураком называет! Ей-богу, я больше двух раз не заслуживаю!
— Ну и поделом, значит! — смеясь, ответила старуха.
— Маменька, так же нельзя, ведь я же глава! Дьякон-то что в церкви читал, ты забыла? — строго добавил он, повернувшись к жене.
Та сделала ему из-за спины бабушки реверанс.
— Ваш дьякон по старой книге читал; в новом издании это про жену сказано.
— Бабушка, уймите!
— Коли ты глава, ты и унимай!
— А, так? — трагическим тоном произнес Шемякин, вставая со стула и засучивая рукава. — Расправлюсь сам!
— Еще поймай сперва! — крикнула Аня, спасаясь в сад; за нею помчался Шемякин.
— Очень милы, очень… — деланным тоном произнесла Марья Михайловна, лорнируя их вслед.
— Котята, совсем котята… — любовно сказала Серафима Семеновна, принимавшая слова гостьи за чистую монету.
— А Нюрочка моя где же? — удивилась гостья, только тут увидав, что дочери около отца нет.