Кем же заменить ее, откуда достать новую, лучшую актрису?
Сколько ни раскидывал умом Пентауров, как ни приглядывался к дворовым девушкам — замены Антуанетиной не было.
Во время одного из таких раздумий носастый Ванька доложил ему, что его хочет видеть Белявка с какими-то двумя людьми.
Пентауров приказал их впустить, и в кабинет вошли Белявка, а с ним долговязый Агафон с черными кудлами на голове и какой-то небольшого роста светлолицый человек в потертом подряснике. Двое незнакомцев низко поклонились барину.
— Насчет басу докладывал я вам-с… — начал Белявка. — Вот он-с… Агафон Присноблаженский!
— А этот кто? — спросил Пентауров, переводя взгляд на другого.
— Это-с?… — Белявка кашлянул в кулак. — Товарищ его… дьячок Стратилат… Служить у вас хочить…
— Да ведь я же не архиерей? — воскликнул, приподняв обе розовые ладошки, Пентауров.
— В театре-с… актером!
— А, вот что… Ну а как же твое дьячковство?
— Уйду-с!… — решительно ответил Стратилат, встряхнув головою. — Ничего в моем звании хорошего нет!
— Что же они у нас будут делать? — Пентауров вопросительно взглянул на Белявку.
— Нужны нам актеры, мало их у нас-с… С ними усякую вашу пьесу поставим! — ответил тот. — И ненадежен у нас Бонапарте!
— А что? — быстро спросил Пентауров. — Все пьет?
— С самого открытья не протрезвлялся-с… Ролю с меня все трагическую требует!
— Он? Трагическую? — Пентауров засмеялся. — Что же ты, урезонил его?
— Резонно-с говорил: дурак ты, сказал, обличье-то у тебя потребное где? А вин усе свое тешет: известно, пьяный!
— Вели запереть… Ну а с тобой как же быть? — Пентауров обратился к Агафону. — Белявка говорил мне, что тебе сыграть очень хочется?… Неудобно это…
Бурсак молчал и мял в здоровенных ручищах свою шапку.
— Ты ведь отца Михея сын?
— Сын…
— А голос действительно хорош! — воскликнул Пентауров. — А ну-ка, прочти что-нибудь наизусть? Монолог какой-нибудь.
— Этого он не знает-с… — вступился Стратилат. — Разве ектению?
— Ну, ну, ектению…
Бурсак конфузливо глянул на товарища: тот ткнул его локтем.
— Вали, вали, Агаша, не стесняйся… — вполголоса поддержал он его.
— Миром Господу помолимся… — словно откуда-то издали приплыла мягкая, еще несмелая октава. — О мире всего мира, благосостоянии святых Божиих церквей и о соединении всех Господу помолимся…
— Хорошо! — проронил Пентауров и, склонив голову совсем набок, приоткрыл рот и приготовился слушать дальше.
— О плавающих, путешествующих, недугующих, страждущих, плененных и о спасении их Господу помолимся.
Агафон овладел собой, и могучий голос его рос и ширился, и казалось, не из горла человека, а откуда-то из пространства льются могучие и бархатно-нежные звуки; они наполнили и пробудили всю комнату — отзывалась чернильница на столе, отзывались окна, отзывалась гитара, висевшая на стене.