— Напрасно ухмыляетесь, Виноградов!
— Да на тебя и так дерьма достаточно, чтоб упаковать по подозрению… Думаешь — приятеля твоего не расколем? Еще как!
— Подписывайте. Вот здесь и здесь.
— Нет! Не буду. — Владимир Александрович теперь счел за лучшее потянуть время.
— Почему? — оторопел следователь.
— По Конституции! Там в одной статье сказано, если помните, что никто не вправе заставить человека давать показания против себя… и своих близких.
— Против кого?
— Против родных и близких! А кто же мне роднее и ближе, чем я сам?
— Я могу идти пока? Перекушу… — подал голос паренек, все еще мявшийся в дверях.
— Я тебе сейчас сам кое-что перекушу! Мать… перемать, разтакую-разэтакую!
Это было не совсем то, что ожидал от своего начальника без вины виноватый оперативник в ответ на успешно выполненное поручение, но тем не менее он счел за лучшее исчезнуть.
— Ладно, Олегович… Успокойся.
— Успокойся!
— Подождите, мужики… — Момент был крайне деликатный, и Виноградов, решившийся подать голос, пытался не ошибиться ни в словах, ни в интонации. — Попробуйте… попробуйте просто так, для себя. Попробуйте проверить, что все в этом протоколе — правда! Бывает ведь? Дагутина сейчас допросите…
— Нашелся учитель, — скептически хмыкнул начальник розыска. — Мы сами разберемся, ты о себе подумай!
— А я о себе и думаю… Давайте сюда. — Владимир Александрович принял из рук следователя протокол, взял ручку и расписался:
— Вот! Теперь одно из двух.
— Ладно. Все равно, сам понимаешь, никто тебя сейчас отсюда не выпустит… Подожди, Родионова высвистаю — проводит до нашего буфета, хоть поужинаете. Пока твоего приятеля послушаем, а там посмотрим…
Охоту в этом году должны были открыть с большим опозданием. Да и грибы — не то, чтобы их совсем не было, но по-настоящему еще не пошли. Сезон черники, наоборот, закончился, поэтому лес отдыхал, пользуясь редкой возможностью пожить собственной, без людского скопления, жизнью.
Никогда не было. Почти никого…
— Надо же! Приятное с полезным.
— Да всего-то по пути… И не искал специально, ей-Богу!
На дне корзинки, в компании ярко-желтых и красно-коричневых сыроежек, перекатывался с боку на бок упругий, классических пропорций подосиновик.
— Эх, побродить бы еще! — отдал должное просыпающемуся азарту старичок, но сразу же оборвал сам себя: — Жаль. Очень жаль…
Седой хохолок его, не прикрытый ни капюшоном, ни кепкой, подрагивал в такт шагам. Куртка защитного цвета, сапоги… Чего неймется? Сидел бы себе давным-давно на пенсии, внуков воспитывал. Угощал бы зимой маринованными грибочками, помидорчиками с огорода…