Он миновал центр, и дальше места пошли попроще, спокойные и тихие, время тут будто остановилось, но все равно он чувствовал себя чужим. Город будто нарочно поворачивался к нему своей самой неприглядной стороной, показывал то стихийную свалку с воронами и крысами, то раздавленную тяжелыми колесами кошку на дороге, то стаю полудиких псов. Они облаяли чужака, но близко подходить не стали, Олег быстро прошел мимо них и добрался до оврага. Вниз уводила обледеневшая лестница, и он, держась за перила, буквально скатился со ступенек, пробежал по узкому мостику над мелкой, заваленной разной дрянью речкой, поднялся вверх по склону и оказался у гаражей.
Пять лет назад здесь был пустырь, а теперь стояли кирпичные сооружения, частью недостроенные, и в одном из них, под дырявой крышей, собралась веселая компания. Они то ли пили, то ли кололись, то ли и то и другое сразу, заметили Олега, проорали что-то ему вслед, но он не оборачивался, шел дальше. Сердце сдавило от тоски и безысходности, город даже не намекал ему, а кричал – уезжай, беги отсюда, проваливай, но Олег и сам понимал, что оставаться нельзя. Если не уедет – ему конец, он пропадет здесь, как муха в паутине, так и будет до конца дней таскаться по задворкам, отворачиваясь от знакомых лиц, чтобы не видеть людской жалости и превосходства. Отца-то в городе многие знали, как и сына, так что та история забудется не скоро, и всегда найдется желающий стряхнуть с нее пыль и посмаковать трагедию Покровских. Олег прошел между школой и длинным трехэтажным домом, перебежал дорогу, поднялся по березовой аллее вверх и оказался перед воротами кладбища.
Плутать пришлось не в пример меньше, чем месяц назад. Место, где похоронили отца, Олег знал лишь приблизительно, со слов старого отцовского приятеля. Проводить Покровского-младшего старику здоровье не позволяло, он по памяти набросал на листке примерную схему, с которой Олег почти полтора часа бродил среди чужих могил. Отцовскую нашел уже в сумерках, постоял над осевшим холмом за низкой оградкой, вытер с фотографии пыль, убрал нападавшие со старых берез ветки и листья. А на обратном пути зашел в домик у кладбищенских ворот, договорился с местными «смотрящими» об уходе за захоронением под номером «пять тысяч семьсот сорок девять» и даже выдал гробовщикам аванс. Теперь пришло время заплатить остаток, а также повидаться с отцом в последний, может статься, раз.
Под березами ничего не изменилось, не считая глубоких, по колено и выше, сугробов. Почти скрытая под снегом ограда, наполовину занесенный памятник, фотография, покрытая коркой льда. Олег отскреб его, протер фото, откуда смотрел отец – темноволосый, молодой, строгий, с веселыми «чертиками» в глазах. Фото, что называется, протокольное, сделано в день вручения той самой премии, в минуту торжества, на пике жизни. Отец фотографироваться не любил, но этот снимок пришелся ему по душе, он даже просил украсить этим портретом свой памятник, и Олег желание отца исполнил. С опозданием, правда, в три с лишним года, но тут уж не его вина.