Двадцать шестого февраля, во время налета немецкой авиации на деревню, где находился штаб кавалерийского корпуса генерала Гусева, невдалеке от Любани, Сева беседовал с отличившимся в недавнем бою политруком Онуфриенко, собираясь написать о нем очерк…
В этот момент и оборвалась его жизнь.
Смерть, по свидетельству очевидцев, была мгновенной. Осколком бомбы пробило и его полевую сумку со стихами, неотправленным письмом к матери и справкой об освобождении от воинской повинности.
Он похоронен где-то в лесу, на опушке, в районе деревни Мясной Бор, под сосной, на которой Евгений Вучетич, в то время сотрудник газеты “Отвага”, вырезал:
“Воин-поэт Всеволод Багрицкий убит 26 февраля 1942 года”.
Позже к этой надписи добавили слегка измененное четверостишие Цветаевой, которое Сева часто повторял:
Я вечности не приемлю.
Зачем меня погребли?
Мне так не хотелось в землю
С любимой мною земли.
Предчувствие его не обмануло. Но, хотя он и писал, что ждет пули, которая его сразит, это не было желанием смерти. Он любил жизнь, и то, что он там, на фронте, повторял эти строки Цветаевой, лишь подтверждает его любовь к жизни, желание жить, увидеться с матерью, с друзьями, любить, писать стихи… Жить.
Маленькая, с ладонь, красненькая книжечка – все, что осталось от его короткой, неприютной жизни. Или не все? Что-то тогда, в шестьдесят четвертом, напечатать было невозможно? Все может быть…
Я перечитываю его стихи, написанные в Чистополе.
Бывает так, что в тишине
Пережитое повторится…
Сегодня дальний свист синицы
О детстве вдруг напомнил мне.
И будто мама позабыла
С забора трусики убрать…
Зимует Кунцево опять,
И десять лет не проходило…
Пережитое повторится…
И папа в форточку свистит,
Синица помешала бриться,
Синица к форточке летит…
Кляня друг друга, замерзая,
Подобны высохшим кустам,
Птиц недоверчивых пугая,
Три стихотворца входят к нам.
Биндюжной их встречают бранью,
В ней много юга и тепла,
И строчки возникают сами
И забывают про меня.
А я на самодельных лыжах
По следу стройному бегу,
Меж двух березок, ниже, ниже,
Мигнуло солнце глазом рыжим.
Снег словно мухами засижен…
Так в предрассветном сне,
как в детстве, я живу.
“Больше всего мне доставляет удовольствие солнце, начинающаяся весна и торжественность леса”, – писал он незадолго до своей гибели.
Начинающаяся весна… торжественность леса… Прощальный воинский салют.