— Да, конечно. Ты же сказал, в наших отношениях не должно остаться ничего неприятного. Значит, я буду рада, если твои дети появятся в нашей жизни и займут в ней какое-то место, меня это не огорчит.
— Ты удивительная, чуткая женщина… — он с нежностью провел рукой по ее волосам и вытащил заколку. Волосы густой коричневой волной упали на плечи.
— Точно так же ты мне сказал и во сне, — она качнула головой, отбрасывая их назад.
— Потому что я на самом деле так думаю.
— Случится ли это все? Будет ли так, как в моем сне? Или все действительно только сон?
— Почему не случится? — его пальцы с нежностью скользнули по ее щеке, спустились на шею, он расстегнул воротник ее мундира и верхние пуговицы. — Мы обвенчаемся, как только это будет возможно, как только я приеду в Берлин. Я мог бы написать рейхсфюреру, но я не могу сделать этого, не увидевшись с Зигурд, не поговорив с ней, не попросив простить меня. Только отделавшись письмом. Это было бы недостойно. Она была верной подругой и вполне заслужила того, чтобы выслушать лично мою просьбу о прощении. Я приеду в Берлин и сразу подам рапорт. Ты сомневаешься в моей решительности? В том, что я это сделаю? Если я говорю — я так и сделаю, Мари.
— Я сомневаюсь не в тебе, — призналась она, прислонившись щекой к его руке. — Я сомневаюсь в себе. Я старше тебя, я вряд ли смогу дать тебе все, что ты от меня ожидаешь. Мне уже не двадцать лет…
— И мне не двадцать, а уже тридцать. И между моими тридцатью и твоими, на несколько лет больше, нет никакой разницы. Я все знаю о тебе, о твоих мужьях, о твоих любовниках в Берлине, о гибели твоего сына, о твоих дочках и зятьях, даже о тех, которые служат в Красной армии. О твоей жизни, о твоих мыслях, о твоем теле, без которого я не могу дышать и жить. Только воспоминаниями о нем, когда тебя нет рядом.
— Я говорила — у меня плохой характер, — слабо возражала она. — Он хорош для военного хирурга, но плох для жизни.
— Все, что я видел, мне подходит. Я не люблю слишком сладкого. Твой шоколад с ванилью и апельсином и еще с ментолом, — он кивнул на потушенную сигарету, — меня вполне устраивает. Он и горький, и сладкий, и терпкий, и упоительный. Я все люблю в тебе. Что тебя удерживает? Какие-то прежние чувства? Ты меня не любишь? — он спрашивал, неотрывно глядя ей в лицо. Она смутилась.
— Какие прежние чувства? Нет, я не о том. Я люблю тебя. Больше никого не существует. Я только хотела сказать, что формальности — не главное. Главное — то, что я чувствую. Этого достаточно.
— И то, что чувствую я. Это больше, чем просто любовь, Мари. Это жизнь, сама жизнь, она вся — ты.