— Джон Ди, близость твоя мне неугодна! Непослушание твоё неумно, строптивость твоя нечестива! Как может удаться шедевр творения, как может осуществиться благое предначертание, когда ученик неверие носит в сердце своём? Ключ и Камень послушному! Ожидание и изгнание ослушнику! Жди меня в Мортлейке, Джон Ди!
Звёзды? Зодиакальный круг? Что мне до этого небесного колеса? Понимаю, понимаю: годы, месяцы, дни — время!.. Время, которое скользит мимо, мимо, мимо… Даже оно обходит стороной пепелище…
Почерневшие от копоти руины. Голые стены, гнилые лохмотья обивки плещутся по ветру. Спотыкаюсь о то, что было когда-то порогом, но, откуда и куда вела эта дверь, хозяин замка, прежде такой весёлый и беззаботный, сказать уже не сможет. Иду дальше… Хотя «иду» не то слово — ковыляю, еле-еле переставляя ноги, усталый, разбитый, бессильный…
Обгоревшая деревянная лестница. Кряхтя, взбираюсь наверх. Повсюду плесень запустения, торчат какие-то обломки, сучья, ржавые гвозди цепляются за мой и без того уж сверх всякой меры изорванный камзол. А вот моя бывшая лаборатория… Здесь я когда-то делал золото! Стёртые ногами кирпичи составлены торцами и продолжают служить мне полом. В углу — очаг, на нём миска с мутным молоком, раньше из неё пила моя собака, и чёрствая корка хлеба. Вместо крыши — покатый настил из досок, холодный осенний ветер свищет в щелях. Вот всё, что осталось от Мортлейка, который пять лет назад, в ночь моего отъезда к императору Рудольфу, сожгла взбунтовавшаяся чернь.
Лаборатория — единственное, что более или менее уцелело на этом мрачном пожарище, остальное — сплошные развалины. Худо-бедно я собственноручно приспособил её под жилье, где и обитаю в обществе сов и летучих мышей.
Сам я выгляжу соответственно: спутанные седые космы, дремучая серебряная борода, белые кустики, как мох, торчат из ноздрей и ушей. Развалины… Две развалины: одна замка, другая человека… И ничего — никакой короны: ни Гренланда, ни Англанда, ни королевы рядом на троне, ни лучезарного карбункула над головой! Последняя радость, которая осталась мне в жизни, — это сознание того, что сын мой Артур будет расти в безопасности в горной Шотландии, у родственников моей несчастной Яны… Выполнил я приказ Ангела Западного окна, не ослушался гласа его — ни призвавшего меня, ни отвергшего.
Мне всё время холодно, я никак не могу согреться. Старый добрый Прайс закутал меня в принесенный с собой плед. Но я всё равно замерзаю. Это холод внутренний, от него не спасет никакой плед, это — старость. Там, в глубине моего дряхлого тела, засела какая-то боль и гложет, гложет меня изнутри, упорно стараясь перекрыть жизненные каналы…