Когда я начинал свою работу, то, не считая Остина, я почти ни с кем не был знаком, а так как мои встречи с Остином происходили только во время его ежедневных обходов, когда он с важным видом заходил в мою комнату и спрашивал: «Ну как дела? Хорошо?» — не интересуясь ответом, то я неделями не слышал доброго слова.
Моего руководителя, Тремлина, я видел очень редко, помочь он мне, совершенно очевидно, ничем не мог, и поводов беседовать со мной у него не было. Но, я думаю, мы могли бы найти какой-нибудь предлог для встречи, если бы не странная натянутость, чувствовавшаяся между нами. Нельзя сказать, чтобы мы недолюбливали друг друга, мы просто чувствовали себя вместе неловко, гораздо более неловко, чем с людьми, которых мы не любили гораздо больше. Тремлин был очень худой человек, всего лет на семь или восемь старше меня. Приезжая в лабораторию, он надевал ослепительно белый халат, глаза его всегда смотрели точно по центру его очков, это был самый аккуратный человек из всех, кого я когда-либо знал. Мне просто не могло прийти в голову сблизиться с ним. По странной иронии судьбы ему предстояло перейти мне дорогу, правда не по собственной воле, в самый критический момент моей жизни. Когда это случилось много лет спустя, я злился, потому что он не дал мне повода обижаться на него.
Я помню его первый разговор со мной, не касавшийся непосредственно моей работы; любопытно, что речь шла о личности, с которой мне впоследствии пришлось близко познакомиться. В разговоре с Тремлином я упомянул Десмонда из Оксфорда. Тремлин бросил на меня непроницаемый взгляд.
— Я знаю этого выдающегося исследователя, — сказал он. У него была забавная привычка выделять многосложные слова. — Я подозреваю, что в будущем году он будет единогласно принят в члены Королевского общества. В результате разработки им в самых немыслимых масштабах опыта заимствования чужих идей.
Вероятно, у меня был удивленный вид.
— Вы ведь знаете его работы, — продолжал Тремлин, — Десмонд и Смит, Десмонд и Коллинз, и все в таком же роде. Коллинз работает сейчас в Лидсе и до сих пор старается вспомнить, каково было участие Десмонда в этих трудах, не считая того, что он весьма разборчиво написал на титульных листах свою фамилию.
Я запротестовал:
— Но как же он мог это сделать? Если бы это была правда, они же всегда могли вычеркнуть его имя?
— Экономический фактор — могущественная пружина человеческой деятельности, — сказал Тремлин. — Дружеские отношения с Десмондом таинственным образом помогают молодому ученому делать карьеру. — Он чуть заметно улыбнулся. — Но мы должны помнить истину, которую вы, Майлз, безусловно, уже слышали: раз уже дело сделано, не так важно, кто получит от него выгоду.