— Мы останемся здесь, — сказал я.
Когда мы в конце концов ушли, косые солнечные лучи мягко освещали поле, кое-где уже лежали длинные тени и двое нападающих команды моего графства доигрывали последние пятнадцать минут матча.
3
Целую неделю я не видел Одри и не разговаривал с ней. Я мог позвонить ей по телефону и знал, что она будет рада встретиться со мной. Мне ужасно хотелось увидеть ее. Я мог подстроить дело так, как будто мы встретились случайно. И тем не менее я отказался от свободных дней, проводил все время в лаборатории, слишком усталый для того, чтобы работать, и часто, помимо своего желания, думал о ней.
Я влюбился в нее, и меня это бесило.
До сих пор ни одна человеческая личность не имела для меня большего значения, чем я сам. И вот явилась Одри. Мои родители, когда я был ребенком, друзья в годы моей юности никогда не занимали в моей жизни очень много места — я начал понимать это только сейчас. Они всегда были достаточно мне близки, чтобы их судьба меня волновала, но они никогда не проникали так глубоко в мое сердце, как Одри. Я не мог не признаться в этом самому себе, сидя в лаборатории, и я — не могу подобрать другого слова — дулся на себя.
«Наверное, я ужасный эгоист, — думал я. — До сих пор ни один человек не имел для меня большого значения. Это факт. Единственное, что волновало меня, это моя работа. Неужели эта девушка вторгнется и сюда?»
Я дошел до того, что чуть не плакал от жалости к самому себе. Я уверял себя, что не хочу с ней встречаться потому, что она встанет между мной и моим призванием. Я говорил себе, что посвятил свою жизнь моей работе, я шел один и налегке, а теперь она придет и встанет мне поперек дороги. Я был самодоволен, абсолютно серьезен и старательно взвинчивал себя. Помню, как через три или четыре дня после нашей встречи я несколько часов бродил в бледно-голубых сумерках, теплым, ярко освещенным лондонским вечером, спрашивая себя: «Смогу ли я избавиться от этого? Неужели я настолько слаб, что не могу совладать с собой?»
Трудно сказать, насколько мое притворство обманывало меня самого. Вероятно, я только отчасти вводил себя в заблуждение. Ибо ведь, конечно, позы и слова служили только прикрытием для страха, который испытывает каждый из нас, когда мы сознаем, что вскоре нам грозит опасность оказаться в жалком положении зависимости от другого человека. К этому страху присоединялась нервозность юноши, понимающего, что пришло время, когда он должен проявить себя как мужчина.
Ни одна женщина не была никогда для меня больше, чем незнакомкой, с которой можно потанцевать, тенью в освещенном окне или актрисой, блистающей на сцене. Я всегда избегал углубляться в эту область, о которой любил поговорить Шерифф. Я до сих пор не знаю, как складывалась эта сторона его жизни, точно так же я в течение многих лет не знал правды, скрывавшейся за молчанием Ханта. Случалось, правда, что, гуляя в одиночестве и заслышав вдруг доносившуюся издалека танцевальную музыку, я ощущал смутную тоску по чему-то мне неизвестному; вид обнимающихся влюбленных, выражение их лиц порой лишали меня покоя. Но я жил трудной и полной забот жизнью, и я поздно повзрослел. Я все еще был мальчиком, когда я встретил Одри.