Увлечение астрономией продолжалось несколько лет, постепенно затухая, пока я не обнаружил, к некоторому своему удивлению, что оно прошло совершенно. Особенно сильным оно было до того, как я пошел в нашу городскую среднюю школу. Я с нетерпением ждал первых уроков естествознания, но, когда они начались, я был озадачен и разочарован. Преподаватель естественных наук Люард был довольно известной в школе фигурой, я слышал о нем еще до того, как он провел у нас свой первый урок по химии, слышал о его остром языке и неожиданных вспышках гнева. Его все заметно побаивались и все-таки… «Иногда он говорит очень интересно», — сказал мне один мальчик, учившийся на класс или два старше.
Когда Люард вошел в класс, я не был уверен, он ли это. Даже на впечатлительного мальчика он не произвел сколько-нибудь значительного впечатления. Худой, с желтоватым, нездоровым цветом лица, пенсне на носу. Хотя ему вряд ли было более сорока, он уже лысел, а голос его звучал устало и равнодушно. Занимался он с нами без всякого увлечения, и на этом первом уроке и в течение всего семестра мы только и делали, что, стоя за лабораторным столом, нагревали в стеклянных сосудах, которые Люард называл «окислительными колбами», маленькие кусочки какого-нибудь вещества или щепотку порошка из банок, стоявших на столе. Он требовал, чтобы мы вели записи опытов. Я усердно наблюдал и потом заносил в тетрадь: «Черный порошок никак не изменился. Белый порошок никак не изменился. Кусочек дерева сначала стал коричневым, затем задымился, а потом почернел». Первые месяцы я очень старательно наблюдал за колбами, мне все казалось, что я упускаю что-то. Не могло же это занятие быть совершенно бессмысленным. Но никто не объяснил мне, что я делаю. Это была просто тренировка, упражнение, как и любые другие упражнения, являющиеся частью бессмысленной школьной рутины, гораздо менее интересные, чем даже французские глаголы, которые мы начали зубрить до того, как в первый раз попали в лабораторию. Школьная «наука», решил я, — это нечто совершенно иное, совсем непохожее на мою собственную увлекательную науку, мой мир космоса и звезд.
Но однажды — как раз перед рождественскими каникулами — Люард явился в класс почти сияющий.
— Сегодня мы не пойдем в лабораторию, — сказал он. — Я хочу поговорить с вами, друзья мои. — Обращение «друзья мои» чаще всего означало, что он издевается над нами, но на этот раз оно прозвучало почти всерьез. — Забудьте все, что вы знаете, ладно? Если вы, конечно, хоть что-нибудь знаете.
Он уселся на стол, болтая ногами.