— Ладно, — сдался главный, — давайте конец.
— Король встает, — подала реплику Офелии Лина Лисицына.
— Испугался хлопушки? — театрально хохотнул Журавлев за Гамлета.
— Где фонограмма?! — рявкнул режиссер, органично вливаясь в действие на сцене.
Из приемников что-то крякнуло, потом зашипело, превращаясь в нестройный ряд звуков музыкального сопровождения.
— Бедлам! — режиссер вцепился в остатки своих волос.
Никто из актеров не обратил на него внимания. Всем хотелось поскорее завершить сцену и пойти обедать.
— Что с его величеством? — взвизгнула Наталья Прощенко — королева.
Вениамин Федоров схватился за грудь и выполнил еще целый ряд движений, призывающих зрителя поверить, что ему действительно дурно.
Олег Петрович Смирнов, играющий в пьесе Полония, тоже выкрикнул свой текст:
— Прекратите пьесу! — и замахал руками на танцевальную группу.
Федоров взвыл:
— Посветите мне. Прочь отсюда!
Раздался зловещий звуковой эффект, похожий на раскаты грома, потом в тишине порывисто свистнула флейта.
В этот момент из-за кулис белым привидением медленно и величаво выступил отец Гиви, органично дополняя собой общую картину хаоса. Сложив по-монашески ладони, он прошествовал к Вениамину и затормозил в метре от него.
— Огня, огня, огня… — нестройным хором пролепетали оторопевшие актеры.
Федоров затравленно покосился на гуру, потом — на режиссера и наконец тихо проговорил:
— Время медитации.
— Дурдом! — как всегда, томно изрекла Лина и, скрестив руки на груди, закатила глаза.
— А мне нравится, — развязно заметил Людомиров, — свежий взгляд на постановку. Гуру отлично вписался.
— Господи боже! Полдня коту под хвост! — устало вздохнула Прощенко. — Это же все заново прогонять.
— А не набить ли тебе морду?! — как-то уж очень многообещающе поинтересовался Журавлев у Вениамина.
Тот отступил ближе к кулисам, пробормотав, что, мол, у каждого человека свои потребности: кому-то нужно есть, кому-то медитировать. Но ему пришлось замолчать, так как Журавлев демонстративно сжал кулаки. И остальные актеры, похоже, разделяли его праведный гнев. Силы были неравны, тем более что виновник инцидента — отец Гиви — предпочел молча и невозмутимо покачиваться в стороне от основного действия.
— И долго нам еще терпеть эти выходки?! — взревел Журавлев.
— Перерыв! — с отчаянием в голосе крикнул главный и, сверкнув пунцовой лысиной, вылетел вон из зала.
* * *
«Неужели! Быть не может!» — сердце Алены ликовало. Удивительным образом неудачная репетиция удачно повлияла на ход событий. Журавлев ни с того ни с сего согласился дать интервью во время обеденного перерыва. Они сидели на одном из задних рядов зрительного зала, где интимная полутьма располагала к откровенности. Больше в зале никого не было, если не считать не то рабочего, не то осветителя, возившегося за задником декораций. Но он им помешать не мог, так как был слишком далеко. Александр возложил свои длинные ноги на спинку переднего сиденья, слегка склонил голову набок, пригладил изящной рукой густые черные волосы и, наконец, вспомнил, что рядом с ним девушка и журналистка. Он посмотрел на нее долгим задумчивым взглядом и неожиданно признался: