— У пана Вишневецкого от пистолей коморы ломятся. Говорят, у посполитых отобрал уже шестьдесят тысяч. Тоже, должно, что-то задумал.
— Ты это верно слышал или бабьим языком торгуешь?
— Поспрошай у купцов с Вишневетчины. Говорят, виселицами все шляхи обставил.
Кривонос растер между пальцами кончик уса, в глазах его загорелись мстительные огоньки.
— Мастери сабли, да чтоб дамасской стали! Буду на своей пробовать. И не откладывай. А про пистоли ты это кстати сказал. Ох как кстати!
Мастер заглянул в мешок, и глаза у него заискрились. Он взял деньги и унес их в другую комнату, а вернувшись, сказал:
— Я когда-нибудь такую выкую саблю, которой и мне голову снесут.
— Только бы с честыо умереть, пане Братыця, вот о чем тужить надо, а не о жизни.
— Ну так дай боже, чтоб казаки пили, гуляли да врагов воевали!
Они со звоном чокнулись серебряными чарками и выпили до дна.
VII
Солнце село за горою. Максим Кривонос, красный от выпитого вина и от духоты в хате, вышел на крыльцо. С Днепра тянуло прохладой. Над Подолом лежала сиреневая дымка, а на горе, в старом Киеве, строения как бы плавились в лучах заката. Кривонос внимательно вглядывался в темные фигуры, извилистой тропкой спускавшиеся в яр. Он не знал, шутил ли оружейник, когда говорил о бабе, или в самом деле ее следует поджидать. Хозяин напился, уснул за столом, а спрашивать у хозяйки не пристало казаку.
Максим Кривонос думал про воеводу, который, сидя на горе, не спускал глаз с города и душил малейшую мысль о казацкой воле, а между тем из головы не шла Ярина. На тропке показалась баба с клюкой. Кривонос даже поднялся, но баба направилась на гору, а не на Подол. Он выругался, его уже начинала злить тревога, которая вдруг охватила сердце.
— Мартын! — крикнул он сердито.
Мартын сидел под навесом с одноглазым парубком.
— Расспрашивал про стражника коронного?
— Говорят, еще неделю назад лащевцы шатались по рынку. Сейчас уже, должно, уехали!
— Узнал ли хоть, куда?
— Говорят разное: один — будто пан уехал в Макаров, другие — будто в Варшаву, на сейм. А про Веригину дочку ничего не слышно.
— А ты чего такой лютый? Вот за это и люблю тебя, Мартын. Грустно ли, весело, а глянешь на тебя — самому захочется зубы ощерить. Что случилось?
— Говорят, сотник Чигиринский, Богдан Хмельницкий, в поход ходил с коронным хорунжим на татарские улусы, у Кучугур.
— Я так и думал, чго гетманича Конецпольского манит булава региментаря. Но ведь с Ингульца татары еще весной ушли!
— Только чабанов разогнали, да и все, а пан сотник чуть головой не поплатился.
— Чабан герлыгою [