С каждым словом Лясоты князь Иеремия все сильнее кусал себе губы и наконец, нарушая этикет, перебил гостя на полуслове:
— Татары, наверное, до самой Туретчины бежали, как только увидели Александра с гетманской булавой?
— Это правда, князь, гетманич задал татарам...
Иеремия рывком встал из-за стола и, бросив «ладно», вышел из столовой. Пани Гризельда густо покраснела, а у ее племянницы Анны даже слезы выступили на глазах, но под пристальным взглядом княгини она снова виновато потупилась. Лясота вопросительно уставился на Бодзинского, который озабоченно морщил лоб, а несколько приближенных шляхтичей, из тех, что особенно старались подчеркнуть свою независимость, начали громко выражать возмущение, но так, что нельзя было разобрать, кем: Конецпольским или Вишневецким.
— Панове, — сказала Гризельда с кроткой улыбкой, — князь привык в это время присутствовать на разводе караула во дворце. Но пусть это вас не беспокоит. Анна, моя милая, попроси князя, чтоб не замешкался, и пойди отдохни, у тебя, верно, болит голова.
Гости, привыкшие к пиршествам, быстро сумели вернуть веселую атмосферу, золотые кубки снова наполнились вином.
Князь Иеремия не вернулся к столу. Оставшись наедине с Лясотой, Бодзинский резко сказал:
— С чего это вы, пане Стах, надумали выхвалять здесь Конецпольского?
— Но ведь пан Вишневецкий доводится ему шурином.
— А вашмость не видит, как его от зависти корчит? Этот шурин Ромны у Конецпольского забрал. Гадяч оттяпал.
— Что-то слышал...
— Это дело ведь сейм разбирал. Чуть до драки не дошло. Король отдал гадячское староство еще отцу Александра, а Иеремия недавно сжег все местечко, побил посполитых; где был панский двор, велел даже перепахать землю и вернул под свою руку староство.
— Иеремия в самом деле заносчив стал, расселся тут на пол-Украины... Что это за костел на горе? Хлоп, поди-ка сюда! — позвал он слугу. — Что это там на горе?
— Прошу пана, то Мгарский монастырь, — отвечал слуга, согнувшись в поклоне.
— Униатский?
— Нет, прошу пана, православный.
— Странно, князь до сих пор не выгнал схизматов?
— Не могу знать, пане. Монахи сами бежали в Московию, а их милость почему-то вернули их назад.
— Еще более странно!
— Так есть, пане, — в тон Лясоте отвечал слуга.
Бодзинский, до сих пор равнодушно слушавший этот разговор, вдруг нахмурился и оттолкнул слугу ногой.
— Не твоего ума дело, хам, вон ступай!
— Пшепрашам [Пшепрашам – по-польски прошу прощения, извините], пане Людвиг, — пожал плечами Лясота, — а все-таки я не понимаю.
— Хотя пану, как историку, и следовало бы понимать. Князю нужно, чтобы на его землях работали хлопы, а хлопы здесь схизматы.