— Правда твоя, вижу, что к Кривоносу шел. Атаман послал?
— Ну да, — смущенно проговорил Прелый.
— А как его зовут?
— Гайчура Савва. — Но вдруг спохватился: — А ты откуда знаешь, что он атаман? Мы только на прошлой неделе поставили его.
— Я же на сажень под землей вижу. А чем Беда вам по сердцу не пришелся?
— Беда только о себе думал. Нам рожки да ножки, а все остальное себе. И с панами был милостив: побьет, да и отпустит. А мы так думаем: ты пану не дашь помереть, пан тебе не даст на свете жить. Вот Савва, тот подругому с ними разговаривает: голову с плеч — и будьте здоровы.
— Когда до лесу доедем?
— Смотреть — близко, да идти далеко. Завтра будем.
Прелого взяли в седло к Мартыну и поехали дальше.
— Перебил ты нашу песню. — И Мартын снова запел:
... А еще на казаке, убогом бедняке,
Шапка-мерлушка —
Дырка с опушкой,
Травою сшита,
Ветром подбита...
Ночевать остановились на кургане. Нагретая за день земля дышала теплом, а поверх нее тянуло приятной прохладой. От красной луны степь покрылась позолотой, где-то надрывалась выпь, кричал коростель, насвистывали сурки, трещал кузнечик, стреноженные кони фыркали в траве, над которой чернели только их спины.
Казаки, подложив седла под головы, расположились на плоской вершине кургана. Прелый принес в поле земляники и тоже прилег возле казаков. Остап должен был сторожить и сидел, заглядевшись на небо. Над их головами в синей бездне тянулся усыпанный золотой пылью Млечный Путь. Ярко мерцали Близнецы, прямо над головой Дева несла воду на коромысле, а впереди блестел Крест.
Вдруг над степью что-то тоскливо застонало. Кони мотнули головами.
Прелый испуганно перекрестился.
— Душа грешника просит спасения!
— Ну, так, значит, панская, — равнодушно отозвался Мартын.
— А может, оборотня неотпущенного? У нас на хуторе был один человек, который мог в оборотня превращаться...
— А ты откуда будешь? — перебил его Мартын.
Прелый только и ждал этого вопроса.
— О Протасе — слыхали, может, о таком? Из-под Канева? Еще не так давно был он простым казаком, а лет десять назад воротился из похода с большими деньгами... Где он их раздобыл — разное говорят. Сразу завелись у него и кони и челядь. Я конюшим служил. В троицу съехались к Протасу гости. Компанию водить стал он только с шляхтой — все паны да канцеляристы. После обеда этот Протас с ними — к лошадям, да белым платочком по крупу одну — раз! А я чистил ее хорошо, но ветер на дворе был — пыль и села. Как закричит мой Протас, точнехонько, как сосед шляхтич: «Пятьдесят горячих!» — и сам за плеть схватился.
Обидно мне стало: пусть бы уж шляхтич, а то свой же брат, православный.