— Ладно, это мое дело! — сказал Кривонос, как бы оправдываясь. — Но только чует мое сердце, что она жива...
— Ты скажи лучше: когда будет конец польской администрации? Позором покрыли казаков!
— Когда казаки разуму наберутся, человече! — Он выпил кружку горилки, за ней другую. — Одно к одному. Видишь, как паны-ляхи разлеглись на столах, от спеси вот-вот лопнут, а казацкая старши́на спинами стены вытирает, да еще и сабельками позвякивает. Глаза б мои не глядели! Неужто и Филон Джалалий вот так же выстаивает, когда приходит в корчму?
— Пан сотник знает себе цену и умеет беречь казацкое имя: он не пойдет туда, где шляхтой пахнет.
— Застану ли я его дома? Не уехал ли он в полк?
— Слыхал, будто дома, на хуторе.
— Ну, а ты как, пан Захарко, в случае чего?
Глаза казака блудливо забегали.
— Говорят, не высовывай головы, уши будут целы. Вот так и я.
— Слыхал, слыхал я, что ты все богатеешь, в паны лезешь.
— Благодарение судьбе, теперь я имею и кусок хлеба и кое-что к хлебу.
— А что люд украинский стонет?
— Пробовали уже брыкаться, да еще хуже стало, и Филон говорит: «К высочайшему не дойдешь, а ближайшему цена — грош».
— Не только силы, что у казаков, есть еще и посполитые, они кровью умываются на барщине. Пусть кто за них заступится, в порошок можно стереть не то что шляхту, но и турок.
— Обрубили нам руки-ноги на Кумейках и на реке Старице. Кто теперь осмелится голову подставить? Лучше не зарываться...
— А слыхал, что с Хмелем учинили?
— Говорят, поехал к гетману коронному, к пану Потоцкому, управу на Чаплинского искать. И, говорят еще, староста Конецпольский только посмеялся над его жалобой.
— Так же утешит его и коронный гетман. За саблю нужно браться. Это закон и право казака!
— Снова начинается, а я думал, что уже утихомирились.
Сквозь сизый дым корчмы они вышли на площадь. Навстречу мальчик вел Кладиногу. Чуб свешивался на правое ухо, касался плеча. В руках кобзарь нес, как труп ребенка, раздавленную кобзу.
— Кирило! — удивленно крикнул Кривонос. — Что же это ты струны порвал? Челом тебе, бродяга!
Кобзарь остановился и часто замигал глазами, потом лицо его прояснилось.
— Были бы жилы целы, Максим. Челом! Ты обо мне спрашивал?
— Думал, что ты уже чертей в аду тешишь.
— Тебя поджидаю.
— Меня в пекло не пустят: с панами не уживусь.
— Что-то не очень они тебя боятся: сами живут как в раю, а пекло для нас устроили.
— А ты у Захарка спроси, как с ними надо ладить.
Драч обиженно ответил:
— И у Захарка душа не из мочала, да только знает он, что мушкеты без курков. Хмель попробовал сопротивляться...