Буратино – наш завхоз Илья Ефимович. Он низкого роста, худой от перепивания и незакусывания, у него длинный нос, выпученные глаза и детский писклявый голос. Вылитый Буратино, даже грима не нужно. Но некоторые изменения в его облик пришлось внести: на нос одели длинную заостренную бумажную трубочку, чтобы скрыть его неестественную красноту, а на голову колпак, для той же цели, но по части лысины.
Анфиса была Мальвина. Она стройная, изящная, с естественным румянцем на лице – как раз подходит для этой роли.
Я – Пьеро. В синих шароварах и красной куртке в крупный желтый горошек. Клоун, да и только. И это я – бывший офицер. Позор! Но деваться некуда. Приказ главврача.
Сема – Карабас – Барабас. В длинном черном фраке, пошитом нашей умелицей Ниной – медсестрой из приемного покоя, черных брюках в белую полоску, местами кривой – дрожала рука от волнения у кадрицы – начальницы отдела кадров, когда их рисовала, и штиблетах 45 – го размера, изготовленных из сапог нашего сторожа дяди Васи путем отсечения голенищ. На голове бумажный цилиндр, на лице – черные пластмассовые усы, приклеенные скотчем.
Сцена, убранная цветами, красивые декорации из разрисованных шкафов, камин из битых кирпичей, бумажные фонарики, свисающие с потолка – все как полагается.
Спектакль шел славно. Дети следили за развитием событий, а взрослые за разрезом в юбке Анфисы, особенно когда она наклонялась. Мужская половина с интересом, женская с осуждением.
В третьем заключительном акте, когда Буратино забился в угол, боясь быть сожженным в печи, Мальвина забралась на лесенку с протянутыми вверх руками и фразой: – Я улетаю, Пьеро! – а я с маленькой скамейки что стояла рядом молвил ей: – И я с тобой! одновременно целуя ее в губы, у меня случайно опустилась рука на ее левую грудь.
Карабас – Барабас, также стоявший рядом, моментально отреагировал – подскочил ко мне и выбил скамейку из под моих ног.
Я среагировал также моментально, как и положено военному: в полете до локтей сдернул ему фрак, чем на нужное мне время обезоружил его. Уже на земле применил удар генерала Горбатова: отвлекающий слабый – левой рукой в нос, основной – правой, хук справа в левое ухо. Удар был сильный, но Сема амбал здоровый, на ногах устоял. Я, не дожидаясь ответного действия, на всякий случай, отскочил в сторону.
Дети реализма сцены не поняли. Смеялись как сумасшедшие. Хлопали и кричали: – Дай, дай ему еще!
Но спектакль сразу свернули. По истерическим взмахам руки главврача, сидевшего в переднем ряду, занавес опустили.
По выходу из зала фуражку Сема одел набекрень – ухо распухло. Забыл снять усы, что было очень кстати – оттеняли красный нос, также пострадавший в процессе спектакля.